Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— Нет, нет, я хочу, чтобы ты отогрел…

Неподалеку прошла тетка Мальва, ее вел на поводке белый лохматый песик. Тетка Мальва села на свою скамью возле клумбы, а песик улегся на свое место под скамейкой и принялся грызть кость. Он ежедневно приводил сюда свою хозяйку, и вместе они здесь роскошествовали: песик приносил свою кость, а тучная тетка Мальва приносила только самое себя, потому что положенное ей количество мяса она съела еще в молодости, когда была женой важного господина, окружного начальника. Василий Петрович не хотел никуда идти, он хотел сидеть на красной парковой скамье, которая так много знала о его жизни, что с нею можно было поговорить, как с доброй знакомой. Но его ждали, там уже, видимо, все собрались. Он же, обиженный на всех, еще находился здесь.

Еще бы, думал Василий Петрович, на такое собрание все прибегут! Особенно женщины. Цецилия Федоровна ребенка у соседей оставит. Сенсация, вы представляете? Наш Василий Петрович, этот жираф? Слово предоставляется Цецилии Федоровне Мрычко… Товарищи, коллеги, я хочу сказать пару слов! И после этого будет тарахтеть, пока на нее не зашикают. Язык как маятник — туда, сюда. Кто следующий — подходите. Иван Иванович погладит темя. Вот как, товарищи-коллеги: высокие нормы морали… Ерунда! Что же это получается? На людях об руку, а дома… соседи сбегаются… Хороший день, в прошлом году в ноябре купался… И теперь можно бы, а я все забросил. Работу тоже. Я должен был бы сидеть и писать. Слабонервный… О, кажется, белочка… Если бы знать заранее, где начинается беда, никогда бы не дал маху… Действительно, белочка, возле санатория их много, совсем ручные, и хвост хорош, ушки кисточками… Откуда мне знать, когда все это началось меж нами?.. Она ведь тоже — словно где-то на улице встретила меня. Ты показался мне немного смешным, такой высокий, а на лекции то и дело поглядывал на меня. Интересно, разве я только на нее одну смотрел… О! теперь спасайся! Глупенькая, куда же ты, там полон двор детворы, в парк, в парк беги! Чудесный пушистый хвост, эх, черт, как же он ее поймал, видно, доверилась. За такое надо бы уши драть.

— Эй, мальчик, ну-ка подойди ко мне.

Стоит запыхавшийся, босоногий, шустрый, с лукавинкой… Да это же нашего Семканича сын, и на кой черт мне с ним связываться, хотя бы сделал вид, что не слышит. Умно! Обманывайте, притворяйтесь, а после: кто вас этому научил? Ребенок рождается добрым, tabula rasa, а, впрочем, поди докажи.

— Зачем белочек ловил?

Плутоватый, в отца.

— Это не я, это Савков Омелька, возле санатория чуть было в клетку не запер.

— А ты не дал…

— Я никого не дам мучить.

— Молодец! А я тебя ругать хотел. В какой класс ходишь?

— Во второй.

— Ну ладно, иди.

— Я никогда белок не ловлю.

Глаза прячет, похоже, обманывает, и отец его тоже плутоватый… наследственность… Гм, так ли? Пожалуйста, зачем нам наследственность. Вон старикан — видишь, видишь! Порог переступает кряхтя, а глазами ест, бородка как у козлика, доктор или графоман, а она хорошенькая, красота — девичье приданое. Вон как вскочил, шаркнул ножкой: садитесь, пожалуйста. А порог еле-еле с палкой переступает. Жена, дай-ка руку, не одолею. Самая большая причуда природы в том, что старые любят молодых. К старухе — никто, даже трухлявый старикашка. Видишь, милый, когда-нибудь я буду такой бабушкой, старенькой-престаренькой, и мне в жизни ничего не понадобится, кроме еды, мы будем жить вместе лишь по привычке, живые существа, привыкшие находиться рядом. Я буду называть тебя милым, и со стороны это будет смешно, однако эта ирония не будет укладываться в наши понятия. Люди часто поступают нелепо, смешно, потому что не осмысливают этого. Мы будем, наверное, смешными, ты возьмешь меня под руку, опираясь на палку, и так будем прохаживаться по аллеям парка, затем сядем на нашу скамью, а в парке будут шептаться влюбленные молодые пары. Влюбленные будут вечно, когда от нас и следа не останется.

Старикан с белой профессорской бородкой, видимо, сказал девушке что-то веселое, потому что она вдруг звонко рассмеялась, и он тут же придвинулся к ней поближе, но она вскочила и торопливо пошла прочь.

Поймал? — посмеялся мысленно Василий Петрович. Ну, что же, носи, старикан, этого леща. Интересно, что этот старик сказал? Мы тогда с нею вон там встретились. Прибежала веселая и какая-то возбужденная. А знаешь, милый, муж поехал на охоту, и мы сегодня свободны весь день, Сашеньку я отвела в садик, ой, какой он потешный, мой Сашенька. Она тоже — потешная, наивная, возможно, я ее только за наивность… серьезные любят наивных, каждый — за то, чего у самих нет… Милый, почему ты так редко смеешься, ты такой славный, когда веселый, ну-ка улыбнись, засмейся просто так, без причины. Без причины смеются ненормальные. А ты прикинься немного ненормальным, знаешь, это хорошо: тогда видишь себя со стороны и понимаешь, что тебе дозволено. Ты пробовала? Да. Я поняла, что мне надо быть немножко наивной, серьезность мне не подходит, не идет, поведение — как платье, не каждому к лицу один и тот же покрой. Говорит нелепости, а мне нравится, слушал бы целыми днями, увлеченное щебетанье, детская болтовня. Кандидат наук! В романах не терплю, банально, фальшиво, надуманно, а жизнь не выдумывается. Милый, а ты знаешь, я тебя выдумала, в действительности же тебя нет. Да, да, я тебя выдумала. Милый, ты такой, что нет тебе равных: черно-серый, черный — серьезен, сложен, а я очень простая, вся прозрачная, или не так? Если бы! Возможно, когда-нибудь пойму ее, жену тоже не понимал, а после стала ясной, как простой механизм. Неужели и Калинка? Чтобы такой примитивной отмычкой? Неинтересно… всегда требуется загадочность, тогда влечет, интригует, мотыга и детям неинтересна.

— Добрый день, Василий Петрович.

— Доброго здоровья.

Честное слово, абсолютно не… ах да, где-то встречал… Каждый день так, люди думают, что зазнался. Зазнайство, молодой человек, никого не украшает. До сих пор не вспомнил, возможно, где-то на совещании, пусть извинит, разве всех упомнишь. Прямо-таки пылала от обиды. Милый, ты станешь знаменитым ученым, и тебя все будут знать, и мы поедем в Льеж на международный симпозиум. Почему в Льеж? Мне этот город нравится, и еще я люблю Локарно. И Рио-де-Жанейро. Это в Америке? Правда, а я почему-то думала, что на юге Франции, очень уж ассоциируется с Жанной д’Арк. Латинскую Америку я тоже очень люблю, метисы или мулаты, а что, разве плохо, особенно мулаты?

Со стороны Окольной вдруг раздались тревожные сигналы пожарных машин. Они напомнили войну — долгое и пронзительное завывание заводских сирен. Сигналы пожарных сирен всегда наполняют город тревогой. Где-то пожар, может быть, совсем маленький пожар, только что позвонил сосед по телефону-автомату: немедля выезжайте, на улице Боржавской вижу дым. Красные пожарные машины с блестящими никелированными поясами преломили солнечные лучи, отбросили их прочь и, властно выскочив на проспект Воссоединения, помчались в сторону заводского района. На обочинах улиц столпились прохожие — пожар или учебная тревога? На заводской стороне, в небе черное как деготь облако дыма.