Алексей Мусатов - В колхозной деревне

Все в них прямо противоположное… Признать Настино превосходство — для него значит признать свое ничтожество. Признать ее ум — значит признать свою дурость. Признать ее жизнь правильной — значит всю свою жизнь перечеркнуть крест-накрест. Разве он может пойти на это?!

А она?.. Как он знает ее силу, так она знает его бессилие и мелкоту… Ну что он сейчас может ей сделать?! Шипеть вслед? Ну и пусть себе шипит, выбивается из сил! Ей-то что до этого? На мелочь не злобятся, даже если она поганая. Через нее перешагивают, как через навоз на дороге, и идут себе дальше. А впереди у нее дорога большая!

Понятно мне стало также и то, почему беспрекословно слушались Аркадия такие, как Стенька с Венькой. Они чувствовали в нем «своего», свою породу, только покрупнее.

Аркадий — чистой воды «подрядчик». Поэтому, несмотря на способности и честолюбие, сорвался он с тех масштабов, о которых мечтал. И как ни возвеличивал он себя речами да позами, уйдет он — тут же забудут о нем… А она, маленькая… она-то как раз надолго останется в доброй людской памяти… И не пробраться ему в Кремль второй раз. А Настя еще будет в Кремле! Таких людей, как она, партия примечает. Нужные это люди. Много они могут принести пользы народу…

Многое мы поняли в ту ночь… Многое вспомнили и пережили наново. Но горше всего было нам думать о самих себе.

Федя так и говорит:

— Черт с ним, с Аркадием… Но мы-то?.. Я-то?.. Разве гнался я за дешевым авторитетом? Разве искал наживы или покоя? Я честно хотел работать! В партийной школе сутками не спал над книгами. И не для аттестата, а для души!.. Первым знатоком считался в теории. А на практике… Вот поди-ка ты! Сам не замечая, катился к тому же… к «подрядничеству». Может, за то и злюсь я на Аркадия, что шел у него на поводу! О чем была главная забота? На каком месте числится МТС… В срок ли отрапортовали об окончании ремонта… Отведен ли указанный областью процент площадей под клевера… То есть только о том мы думали, чтоб нас хвалили в области, чтоб жилось нам поудобнее. А как от нашей удобной жизни приходится тем людям, которыми мы руководим, об этом у нас не было заботы.

Да… Этой главной нашей ошибки не замечали мы с Федей… Только после совещания в Кремле встала перед нами вина во весь рост.

…Вот оно в чем оказалось то «существо вопроса», о котором спросили меня в Кремле.

Я до того за те сутки наволновался, что часа в три заснул, не раздеваясь, на диване. Проснулся, когда рассвело. Федя только-только укладывается. Он на вид всегда моложавый, а тут глаза провалились, на щеках щетина.

— Ложись скорее, — говорю. — На глазах стареешь!

А он усмехается:

— Постареешь тут… — И поворачивает голову. — Гляди, не поседел ли? Говорят, бывают случаи, что за одну ночь человек седеет от переживаний.

На другой день встретились мы с Аркадием в Георгиевском зале… Помните этот зал? Строгий такой, светлый, высоченный… Аркадий заговаривает, а нам с Федей неохота ему отвечать. Понял он это, прищурился, навалился плечом на стену. Очень мне это не понравилось! В этом зале стены от пола до потолка исписаны именами георгиевских кавалеров — русских воинов. Столько там ходит народу, и никто себе не позволяет прислоняться к этим стенам. А Аркадий навалился, как ни в чем не бывало, прищурился и спрашивает меня в упор:

— Может, мне не возвращаться в Журавинскую МТС? Мне теперь цену знают. При желании смогу и в Москве остаться.

Я отвечаю:

— Что ж, оставайся, если сможешь.

Он не ожидал такого ответа. Щуриться перестал. Вскинул голову.

И оба мы поняли в ту минуту, что больше ему у нас в МТС не работать…

— Пожалеете! — говорит. — Вспомните еще Аркадия Фарзанова…

Нет… Не думаю я, чтоб мы о нем пожалели… Все равно тянул бы он нас в сторону от дороги. Да и не столько от него работы, сколько фасона! Нам надо подобрать себе паренька попроще да поделовитей! Такого, чтоб у него если готовы агрегаты, — так уж готовы, если отремонтированы трактора, — так уж отремонтированы, если узловой метод, — так уж подлинно узловой метод, а не одно название…

Вот к чему пришли мы с Федей. Не сразу разобрались мы во всей этой истории. Не сразу поняли мы, в чем «существо вопроса»…

Уже серел рассвет за окном. Мы погасили в купе электричество, и вместе с ним погасли краски. Только тени различной густоты окружали нас. Алое одеяло казалось бархатно-черным. Голубая, в полоску рубашка Алексея Алексеевича чуть серела. Потом при мгновенном повороте поезда вдруг розовый свет ворвался в купе. Зарозовела белая подушка. Густым винным великолепным цветом загорелось вагонное шерстяное одеяло. Нежная полоска зари легла на дверное зеркало…

— Светает… — сказал Алексей Алексеевич и, повернувшись лицом ко мне, спросил: — А знаете, зачем я рассказывал вам все это?

— Зачем?

— Чтобы вы все это описали. Я в Кремле растерялся, ничего не сумел объяснить. А теперь когда, где, кому и как я расскажу? А надо… Пусть на моих ошибках другие поучатся. Вы писатель… Напишите нашу историю! Напишете?

— Попытаюсь…

Он сразу поверил, что я напишу, повеселел и живо заинтересовался:

— А как вы ее назовете?

— Не знаю.

— Назовите ее так: «Рассказ о директоре МТС и его внутренней врагине — главном агрономе».

Но я не захотела назвать этот рассказ так.

— Может быть, я назову: «Рассказ о слугах народа и о «подрядчиках»…

— Нет! — возразил Алексей Алексеевич. — Это надо не из названия… Это люди должны сами, из своей глубины понять и почувствовать, когда прочитают.

Так и не решив вопроса о названии, мы легли спать.

На другой день Алексей Алексеевич избегал оставаться в купе, видимо, его смущала собственная откровенность. Он все уходил в соседнее купе играть в преферанс. А я весь день думала о его истории.

«Директор МТС» и «главный агроном МТС» — наименование должностей или название труда сложного и вдохновенного? Определение служебных функций и взаимосвязей или слова, вместившие в себя богатство человеческих отношений, неизбежных в таком труде?

Севообороты, агрегаты, кондиции или то, что стоит за ними, — человеческие характеры, страсти, судьбы?..

Я думала об этом, но постепенно все мысли и образы вытеснила одна мысль и один образ — Настя…

В ее лице узнавала я сотни юных лиц, встреченных мною прежде и не узнанных при встрече.

Я видела их разными.

Я видела их веселыми и победоносными у тяжелых нив и на блистательных фермах.

Я видела их горячими и порой опрометчивыми в азарте борьбы.

Я видела их еще не уверенными в своих силах, только-только нащупывающими свою дорогу, как Настя в первые дни.

Я видела их плачущими и поникшими в минуты ошибок и неудач…

Может быть, рассказ о Насте заинтересует немногих, но если он сможет пригодиться хоть одной из тех, кто сходен с нею, он должен быть записан…