Алексей Мусатов - В колхозной деревне

Пусть у этого рассказа будет точный адрес!

Юноши и девушки, идущие Настиными дорогами, он адресован вам!

Настя Ковшова такая же, как и вы, и для каждого из вас открыты ее дороги, и каждый из вас сможет сделать то, что сделано ею. Для этого надо только так же твердо, как она, верить в свою правду, и так же упорно, как она, следовать этой правде.

Правда эта такая могучая, что и слабым она дает силу и маленьких сделает большими.

…В старину была такая пословица: «Один в поле не воин». Зачеркнем и забудем эту чуждую нам пословицу! «Каждый на своем поле — воин!» — вот как сказала бы Настя.

Каждый на своем поле — воин, потому что для Насти нет одиночества на земле, потому что с такими, как она, — партия, потому что рядом на миллионах таких же полей стоят миллионы таких же юношей и девушек, а из них составляется армия, которая побеждает в борьбе за хлеб, за мир, за нашу большую правду.

В мыслях о Насте промелькнули сутки. А через сутки, когда мы подъезжали к той станции, до которой ехал мой спутник, он снова заволновался и разговорился со мной.

— Вы не поверите, ведь я ее не вижу, Настю… Когда она входит, я ее не вижу!.. У Линочки я каждую ресничку, каждый волосок различал по отдельности. А в Насте я ничего по отдельности не различаю! Красивая, некрасивая она, не знаю! Да и знать этого не хочу. Когда она входит, я одно знаю: она здесь, и для меня она краше всех!.. И ничего я в ней не понимаю!.. Как она ко мне относится? Что я ей? Бывало, у других девушек мне сразу понятно, нравлюсь я или нет. А у нее ничего не понимаю!.. То мне кажется, что не может она равнодушно смотреть на такую любовь. То думается как раз наоборот: такая девушка только равнодушно и может ко мне относиться. Ведь мне еще доказать надо, что мы с ней пара. Хотя… Если я вот люблю ее, если я для нее готов на все, так почему же мы и не пара? Ведь если настоящая любовь, то все остальное не имеет значения! И так и так прикидываю и ничего не могу сообразить!.. Вот уехал… Скучала она или нет, вспоминала или нет, не знаю! Приеду, выйдет встречать или нет, не знаю! Обрадуется ли, не знаю! Духи ей купил… Самые дорогие… А возьмет ли она, не знаю!

Отчего это, когда любишь человека, то или все сразу в нем понимаешь или уж абсолютно ничего… Глядишь на него, как слепой. Хотя нет… Нет… — решительно опроверг он себя. — Я в ней не понимаю только того, что касается меня. А ее я не только понимаю, я всю ее чувствую. И все время я о ней думаю. Как такой характер мог образоваться, это я понимаю! Выросла она в отличной семье. Отец у нее — знатный уральский сталевар. Брат посмертно награжден звездою Героя. Училась она в одной из лучших уральских школ и институтскую практику проходила в одном из лучших колхозов. Росла среди отменных людей. Низости людской не видела. А трудности видела!.. Военные годы… Смерть брата… Вот и получился такой характер: с одной стороны, доверчивость, прямота, простодушие, а с другой стороны, сила, упорство, боеспособность… И недостатки ее отсюда же. Баловали ее, конечно, и дома, и в школе. Отсюда и своеволие… Все, все я в ней понимаю, кроме того, как она ко мне относится!

Лицо Алексея Алексеевича выражало полное смятение… Взъерошенные мягкие волосы падали на глаза, смотревшие с надеждой и отчаянием.

— Еще год назад, — продолжал он, — меня иногда обида брала, что вот жизнь молодая проходит, и нет у меня никаких молодых чувств и сильных переживаний! А теперь!.. Чего-чего, а уж разных чувств и переживаний хоть на тысячу людей! Теперь я от этих чувств не знаю, куда и деваться! Сами посудите. Во-первых, необходимо мне добиться, чтоб наши достижения закрепились на годы. Чтобы навсегда не стало в нашей МТС отстающих колхозов. Переживаю я это или не переживаю?! Во-вторых, необходимо добиться, чтоб через год меня снова вызвали в Кремль на совещание и чтоб я выступал по существу дела и с чистой совестью. Переживаю я это или нет, как вы думаете? Да ведь если я этого не добьюсь, мне лучше не глядеть на белый свет! Опозорюсь и перед самим собой и перед Настей! В-третьих, мне надо сделать, чтобы Настя, как ей полагается, поехала на то совещание. Переживаю я это или нет? В-четвертых, мне надо, чтоб я полностью выяснил все ее отношение ко мне! И… чтоб она меня, как я ее, полюбила! А в-пятых, вот через полчаса надо так отдать ей коробку с духами, чтобы она не отвергла, а приняла. Опять у меня переживание!

Если раньше я по степной моей жизни едва-едва топал, то теперь я по жизни лечу, как вот этот поезд. Города и села не поспеваю различать! И кажется, возврати меня в прежнюю мою, вялую жизнь — не смогу, задохнусь я в той, в своей прежней ограниченной жизни.

И вот наконец показался вдали небольшой степной полустанок. Я вышла проводить своего спутника, и оба мы стояли у вагонной двери. Все было так, как он мне описывал.

Рыжее солнце опускалось над рыжей степью. Рядами стояли глиняные домики. Верблюжья голова, точно вылепленная из глины, меланхолично смотрела из-за высокого забора. Собака верблюжьего цвета, поджав от нетерпения лапу и задрав морду, стояла у пивного киоска. И над всем этим рыжим глиняным миром, то замирая, то поднимаясь в небо, звучал сильный, перекрывающий перронный шум, но дрожащий и прерывистый, словно захлебывающийся от каких-то непереносимых чувств голос:

И голос и песня не показались мне ни чуждыми, ни неуместными…

Я следила за своим спутником. Не дожидаясь остановки поезда, он нетерпеливо опустился на ступеньки вагона и, держась за поручни, пристально вглядывался во что-то впереди. Лицо его беспрестанно менялось. Сперва оно окаменело от напряженного ожидания, и вся сила жизни сосредоточивалась во взгляде, устремленном вперед. Вдруг все оно как-то распустилось, смягчилось от прилива ожидаемой радости, и слабое, самозабвенное, счастливое выражение появилось в растерянной улыбке, во влажном блеске глаз. В эту минуту он забыл обо всем: о том, что он стоит на подножке вагона, что на него смотрят посторонние люди, о самом себе… Обмякшее, красное лицо его было бы смешным, если бы не было таким счастливым. Потом, может быть, вспомнив о юбке, предложенной ему однажды, он оглянулся, весь подобрался, сделал шаг назад, прогнал улыбку, распрямил плечи и всеми силами постарался принять вид независимый и мужественный. И тут же усмехнулся сам над собою своей особенной, ироничной, привлекательной усмешкой. И вдруг вся его ироничность и мужественность исчезли в одно мгновение! Глаза сделались испуганными, тонкая шея вытянулась, точно юноша потерял кого-то на перроне и теперь, затаив дыхание, отыскивал взглядом. Потом вздох облегчения вырвался у него, грудь начала дышать вольно, и тыльной стороной руки он отвел волосы со лба. Он спрыгнул на перрон и пошел вперед…