Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

— Собирай мидии! — разрешил шкипер.

И вскоре на мотобот стали поступать питомзы с тяжелыми черными раковинами. Когда их высыпали на палубу, они стучали, как костяшки. Некоторые раковины были очень большие и гораздо светлее остальных. А когда их раскрыли, они внутри оказались перламутровыми, причем перламутр был не однотонный, а отсвечивал всеми цветами радуги.

— Берите себе на память! — сказал Полторак, передавая мне две большие раковины.

После я узнал, что это были знаменитые жемчужные «кубышки». В одной раковине лежала песчинка, которая уже начала обволакиваться эмульсией, и в будущем, возможно, из нее выросла бы дорогая жемчужина.

Был уже конец дня, когда мотобот снялся с якоря и с немалым грузом трепангов и мидий вышел из бухты в цех по обработке сырья. Там, на берегу залива «Стрелок», надо было сдать по наряду всю дневную добычу и получить задание на завтрашний день.

На горизонте, где скопились небольшие облака, ярко пылал закат. Огромный, раскаленный докрасна солнечный диск лежал на поверхности моря, покачиваясь на небольшой зыби. Ветер гнал к берегу высокие розовые волны. Несмотря на поздний час, их сопровождали чайки, тоже розовые от закатного блеска. Но ни волны, ни ветер не приносили прохлады. Все так же было очень душно, и еще острее пахло йодом и водорослями, и особенно — горьковатой сыростью от разделанных трепангов и мидий.

Мотобот, кренясь левым бортом, полным ходом спешил в залив.

Сразу же за большим перекатом, где протока с грохотом мчится по валунам, на катере заглох мотор. К счастью, у нас были с собой весла, а до песчаной косы, видневшейся вдали, — не так уже далеко.

Протока была не очень широкая, но исключительно быстрая, и править простыми веслами буксирный катер, да еще против течения, довольно хлопотно. Старшина злился, нервничал, ругал своего напарника, который передал ему вахту, не предупредив, что «барахлит» мотор; словом, мне жаль было смотреть на Федора Колесника, еще недавно веселого, уверенного в себе моряка. Вот уже четвертый год Федор обслуживает ставные невода, исколесил вдоль и поперек низовье Амура, его многочисленные протоки, и никогда у него не случалось никакой аварии. И вдруг.

Как только мы пристали к песчаной косе, Колесник, сбросив с себя брезентовую куртку и засучив рукава, взялся ремонтировать мотор. Добрых два часа провозился он, измазавшись в мазуте и копоти, но ничего у него не вышло.

На тайгу упали сумерки.

— Ладно, разводи костер, — сказал он, — завтра чуть свет снова возьмусь за дело. Ежели не получится, пройдем тайгой до Чуйки; может, чей-нибудь катер простучит, — попрошу моториста, чтобы помог...

— А что это за Чуйка такая?

— Нерестовая речка. Кстати, нынче самое время хода кеты; увидишь зрелище, как говорится.

Через четверть часа запылал костер. Мы наскоро перекусили, разложили у огня медвежью шкуру, которую всегда возил с собой старшина, и улеглись. Федор заснул сразу, а мне почему-то не спалось.

Путешествие мое уже подходило к концу. За полтора месяца у меня накопилась масса впечатлений. Я стал перебирать день за днем, вспоминать многочисленные встречи с людьми, чьи судьбы запали мне в душу, и пожалел, что некоторых из них не удалось повидать еще раз. Что поделаешь, если все время зависишь от случайной оказии: пропустишь ее — и застрянешь в глубинке на неделю, а то и дольше.

Едва стало светать, — мы с Федором уже были на ногах. Затоптали остатки костра, чтобы ветер ни одной искорки не унес в лесные заросли (лето нынче было засушливое), и налегке отправились к Чуйке. Ее излучина, по словам Колесника, была в двух-трех километрах отсюда.

Шли последние дни августа, и обычные в эту пору белые утренние туманы клубятся между деревьями, обволакивая кусты и молодой подлесок так, что не видать тропинки. Через каждые десять-пятнадцать шагов мы останавливались, гадали, куда идти дальше. Но солнце упрямо поднималось над тайгой, и туман постепенно редел. То здесь, то там открывались узкие просеки, по которым, видимо, и до нас люди ходили кратчайшим путем на Чуйку. Вся тайга была мокрая от ночной росы. Стоило задеть какую-нибудь ветку, — и на голову сыпались прохладные, как после дождя, крупные капли. Особенно проняло сыростью траву, но мы не оглядываясь шлепали по лужицам, разбрызгивая тяжелыми кирзовыми сапогами зеленоватую лягушечью воду. Не беда! Когда доберемся до Чуйки, солнце взойдет высоко, и тогда быстро обсохнем. Лишь бы встретить чей-нибудь катер! Честно говоря, на сей раз я не только не жалел, что мы застряли в пути, но даже радовался возможности побывать на нерестовой речке, в самую пору рунного хода кеты и увидеть, как выразился Колесник, зрелище.

Когда мы через час подходили к Чуйке, сквозь густые заросли краснотала слышны были энергичные всплески, словно там рассекали веслом воду. Потом всплески переросли в шорох, как будто бат или оморочка попала на мель и с усилием тащилась по галечному дну.

— В самый раз успели, — сказал возбужденно Федор. — В Чуйку косяк рыбы вошел...

Кета, одна из пород лососевых, шла на нерест. Она двигалась плотной массой против быстрого течения. В излучине река была очень узкая, и рыба кидалась на отмели и камни, тащилась по шершавому песку и гальке, в кровь раздирая кожу на брюхе. Попадая в мелкие ручейки, она вытесняла из них воду и, оставшись на суше, задыхалась.

Рассвет все шире занимался над лесом, и кета пошла еще гуще. Чуйка уже, казалось, не вмещала всю массу обезумевшей рыбы, стремившейся как можно быстрее подняться вверх. Из воды торчали разноцветные плавники — розовые, лиловые и желтые. На вздыбленные спины лососей садились чайки, которые, вероятно, сопровождали их от самого лимана, и безжалостно клевали. Часы лососей были сочтены, и они неудержимо стремились вперед, к родному нерестилищу. Это была уже не та красивая рыба с жирным, нагульным телом, какую мы видели в устье Амура. Истратив все свои силы в утомительном четырехсоткилометровом пути против течения, она потеряла свою блестящую серебристо-белую окраску и превратилась в лиловую. Тело ее с боков сплющилось, стало дряблым, а у самцов на спине вырос горб.

Отыскав в грунте речки укромное место, самка хвостом, головой, брюшком вырывает узкую ямку глубиной 15 — 20 сантиметров и выметывает туда икру. Потом она отплывает в сторону, уступая место самцу, и тот поливает икру молоками. Последние остатки сил уходят у рыб на то, чтобы завалить ямку-гнездо галечником, спрятать икру от гольцов, ленков, хариусов. Эти хищники неотступно следуют за кетой, высматривают гнезда с икрой, чтобы сожрать ее.

Но самое удивительное, что кета, оставив в родной Чуйке (здесь она родилась и отсюда мальком скатилась по течению в океан) потомство, кончает здесь свой короткий трех-четырехлетний век.