Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

Случай, о котором пойдет речь в этом рассказе, многим, возможно, покажется выдуманным, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Он произошел как раз в ту темную ночь, когда Лебедь и Лютиков снова шли по дозорке вдоль берега пограничной реки...

Нарушитель переплыл реку на доске, вылез на холмистый, заросший густым тальником берег и остановился, решая, как пойти дальше. В лесу было тихо. Слабый ветер раскачивал вершины темных тополей. В нескольких местах разорвалась туча, брызнули в узкие просветы звезды, но они еще больше подчеркнули темноту ночи. Нарушитель лег и, бесшумно раздвигая тальник, тихонько пополз, ощупывая руками землю, в надежде найти тропинку. Вскоре он нащупал ее, встал и осторожно пошел в своих мягких резиновых туфлях, чтоб след подметок, приклеенных носками назад, не очень сильно отпечатывался на мокрой от росы траве.

Он бы, вероятно, умер со страху, если бы вдруг узнал, что случайно попал на ту самую дозорку, по которой шли в это же время два пограничника. Так уж получилось, что нарушитель оказался между Лебедевым и Лютиковым, не видя и не слыша ни того, ни другого.

Попав на чужую землю, среди чужой ему природы, с одной лишь настойчивой мыслью — поскорее добраться до нужного места, сделать свое дело и вернуться назад, чужой человек не задерживал своего внимания на многих мельчайших приметах, которые в других условиях, скажем, на его родине, могли бы его насторожить.

Однако он здо́рово попутал в эту ночь пограничников. Когда Лебедь оглядывался и скорее чувствовал, чем видел, что позади идет человек, он был уверен, что это Лютиков; когда же Лютиков выхватывал из тьмы силуэт идущего впереди, то, конечно, принимал его за старшего наряда.

У Черепашьей заводи — озерцо тускло блеснуло в темноте — Лебедь повернул влево. В ту же минуту, совершенно не видя Лебедя, вправо пошел нарушитель, силуэт которого Лютиков снова выхватил из темноты. Он и теперь принял чужого за своего, — подумал, что старший наряда решил по пути проверить завалы из бурелома, где можно легко спрятаться, и поэтому повернул вправо, а не влево. Такие мелкие отклонения от задания вполне допустимы, и Лютикова это ничуть не смутило, тем более, что капитан Скиба всячески поощрял инициативу.

Но вот блеснула голубая зарница, и Лютиков с удивлением увидел, что человек, идущий впереди, совершенно не похож на сержанта Лебедя. Тот был высок, широкоплеч, с размашистым крупным шагом. А этот показался Лютикову маленьким, коротким, с дробной подпрыгивающей походкой.

Совершенно не понимая, как это могло случиться, Лютиков решил не прятаться, а идти за чужой тенью. Он понимал, что раз чужой столько времени не чувствовал, что за ним кто-то идет, — значит, он уже привык к мысли, что переход границы в общем удался. Если бы Лютиков хоть мало-мальски замедлил или ускорил прежний темп движения, нарушитель, вероятно бы, это заметил. И Лютиков как шел в темноте, так и продолжал идти туда, куда «вел» нарушитель, хотя пограничнику стоило больших усилий никак не проявить своей взволнованности.

Лютиков знал, что ему нужно думать лишь о том, чтобы без шума, умело взять врага и доставить его живым на заставу. В душе он даже посмеялся над чужим, который с первой же минуты, как вступил на дозорку, уже фактически был обречен. Пограничник стал прикидывать в уме, куда тот держит путь: идет ли он наугад или в определенный пункт, обозначенный, возможно, в шифре. Во всяком случае, вступив на эту тропу, он не мог миновать хуторка Липки и старой, заброшенной сторожки лесника, куда следовало прибыть и Лютикову.

Темнота должна была скоро кончиться. На дальнем горизонте уже обозначилась слабая, едва приметная полоска зари. Она еще не прибавила света, но если бы нарушитель вдруг обернулся, то сразу бы заметил Лютикова, а этого нельзя было допустить. Решив, что настала пора внести в привычную обстановку некоторые изменения, Лютиков нырнул в кустарник. Сделав глубокий обход по зарослям, он заспешил в сторожку лесника. Лютиков ничуть не сомневался, что нарушитель, как только начнет светать, непременно воспользуется заброшенной в тайге сторожкой, чтобы на день укрыться в ней.

Лютиков не ошибся в своих предположениях. Он опередил чужого минут на двадцать: этого ему хватило, чтобы плотно прикрыть дверь в сторожку и подпереть ее снаружи жердиной, а самому через пролом в крыше забраться вовнутрь. Он притаился в сыром темном углу и стал ждать. Вскоре Лютиков отчетливо уловил шаги чужого, подходившего к сторожке, услышал, как тот выбил ногой подпорку и приоткрыл дверь. И в ту самую минуту, когда нарушитель шагнул через порог, навстречу ему раздался властный окрик:

— Стой! Руки вверх!

Нарушитель от неожиданности попятился. Он так растерялся, что не оказал никакого сопротивления. Пограничник положил его на траву, вынул содержимое из его карманов и дал условный сигнал ракетой Лебедю. Через несколько минут тот ответил.

Когда на рассвете они докладывали начальнику о том, как нарушитель чудом попал на дозорку и как в темноте Лютиков принял его за Лебедя, а Лебедь — за Лютикова, капитан Скиба от души смеялся.

В канцелярию снова ввели нарушителя. Скиба спросил его, видел ли он, или чувствовал, что идет между двумя дозорными. Чужой, сложив на груди руки, ответил, что ничего не видел и не слышал.

Вот какую удивительную историю мне рассказали однажды на Н-ской заставе.

— Сходи на катере в залив «Стрелок», — посоветовал мне знакомый владивостокский моряк. — Побываешь на острове Путятине. Там есть что посмотреть. На Гусином озере увидишь, как растет лотос. Съездишь в оленеводческий питомник. Там в тайге открыто пасутся тысячные стада благородных пятнистых оленей... Ну, а самое интересное на Путятине — лов трепангов. Так что в одной поездке, как говорится, убьешь сразу трех зайцев.

Долго уговаривать меня не нужно было. Назавтра, чуть свет, я уже сидел на палубе «Изумруда» — голубого морского катера, совершающего регулярные рейсы Владивосток-Путятин.

Только «Изумруд» пересек бухту Золотой Рог и вышел на простор Уссурийского залива, — подул довольно сильный ветер. Катер стало потряхивать. И все-таки после двухнедельной ходьбы по Уссурийской тайге даже морская качка показалась блаженством. Самое, конечно, приятное, что избавился от комаров и мошки, — не нужно прятать лицо под душной волосяной сеткой и можешь, наконец, дышать полной грудью.

Чем дальше уходил катер, тем больше менялось море. То оно лежало освещенное яркой утренней зарей и спокойно пропускало наш «Изумруд», то, будто спохватившись, подкатывалось к нему быстрыми волнами, начинало кидать с борта на борт, и узкая палуба покрывалась желтыми хлопьями пены.