Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

Только Медведев нацелился лестницей, — к ней кинулись все четверо, оставшиеся на плашкоуте. Чудом уцелев от неминуемой гибели, они спешили оторваться от беспомощной, как скорлупка, посудины. Но нужно было по одному! И трое уступили место своему товарищу, который уже еле стоял на ногах. Они помогли ему поудобнее ухватиться за лестницу, глубоко, до подмышек, просунули ему руки через веревочную перекладину и до самого отлета дружно поддерживали его.

К счастью, ветер был попутный, и полет к берегу оказался самым коротким. Но едва замелькали внизу огни костров, матрос сорвался с лестницы и камнем упал на холм. К нему подбежали люди.

Следующие два рейса прошли сравнительно спокойно. Зато последний, тринадцатый, доставил вертолетчикам много хлопот.

Хотя ветер к этому времени несколько поутих да и туман, поднявшись, немного поредел, пилоты, особенно Тарсанов, не только не тешили себя надеждой на успех, но были в тревоге. Горючего оставалось на дне бака. Мотор до того нагревался, что в кабине невозможно было сидеть. Лететь на заправку? Но на это уйдет столько же времени, сколько на последний рейс к плашкоуту... Как быть? Тут решали считанные секунды, ибо каждая секунда — расход горючего. «Пока полечу на заправку, на плашкоут обрушится водяная глыба и оставшийся в одиночестве человек погибнет. Ясно: лететь к плашкоуту!»

С этой мыслью он рванул на себя рычаг, набрал нужную высоту и лег на обратный курс в сторону моря.

После рассказывали, что Тарсанов так рассчитал последние капли горючего, чтобы их хватило и на спасение тринадцатого матроса, и на небольшой прощальный круг над плашкоутом, чудом еще державшимся на якорных цепях у самых гибельных скал.

Произошло все это в конце февраля 1963 года, а стало широко известно только в апреле, потому что вертолетчики предпочли не докладывать начальству о том, что рискнули нарушить инструкцию (святая святых авиаторов) о полетах.

Однако спасенные от гибели портовики молчать не могли.

И слухом, как говорят, начала полниться земля.

Когда 18 апреля 1963 года Тарсанов и Медведев услышали по радио Указ Президиума Верховного Совета о награждении их за мужество, отвагу и высокое летное мастерство орденами, — к радости, которую они испытали, прибавилось и чувство тревоги.

Диспетчер, прибежавший поздравить товарищей, сказал:

— Видать, хлопцы, победителей не судят!

«Да, в наших далеких краях работа на малых рейсах требует большого мужества», — подумал я, идя навстречу вертолету, приземлившемуся на зеленом берегу.

Назавтра распогодилось совсем. С утра стало солнечно, и весь день ни одна тучка не появлялась на чистом, голубом небе. Только на лимане еще гуляла небольшая зыбь, но вскоре и она исчезла.

Вечером с вертолетом, доставившим в рыбацкий поселок врача, я улетел на побережье Охотского моря.

Вспомнился мне один давнишний случай.

Перед самой темнотой, когда над лесистыми сопками догорал закат, два пограничника — сержант Лебедь и ефрейтор Лютиков — вышли из ворот заставы, углубились в густые ивовые заросли и затерялись в них. Миновали узкий распадок, заваленный буреломом, и совершенно бесшумно, как тени, пробрались к дозорной тропе. Здесь они на минуту остановились, прислушались к лесной тишине. Не обнаружив ничего подозрительного, они проследовали дальше. Задание, которое дал им капитан Скиба, отпечаталось у них в мозгу с такой точностью, что они могли бы повторить все это слово в слово.

А Скиба говорил вот что:

— Пойдете берегом реки по дозорке. У Черепашьей заводи разойдетесь. Лебедь пойдет к Теплому ключу, Лютиков — к хутору Липки. Тщательнейшим образом осмотрите квадрат 2456, где третьего дня вами был задержан человек с посохом. Можно предполагать, что исчезновение лазутчика заставит самураев перебросить другого шпиона. Ясно?

Все, конечно, было ясно.

Они шли, может быть, час, скорее чувствуя, чем видя друг друга в этой кромешной темноте.

У этих двух воинов, как однажды сказал капитан Скиба, выработался свой стиль охраны границы. Хотя внешне они были совершенно разными: Лебедь — высокий, костистый, темный; Лютиков — маленький, щуплый, белобрысый, — в наряде они действовали так, будто не два человека, а один вышел на дозорку.

У Лебедя и Лютикова, казалось, были согласованы не только все движения, — они и понимали друг друга без слов. У них существовал целый кодекс условных знаков, примет, сигналов, которые были понятны только им, и воины пользовались ими с величайшей бережливостью и расчетом.

Так было и третьего дня, когда Лебедь и Лютиков настигли нарушителя. Если хорошенько вдуматься в те сложнейшие восьмерки и петли, которые они с изумительной точностью бесшумно прочертили в тайге, — получалось, что не они шли за чужим человеком, а он шел именно туда, где его наметил задержать пограничный наряд.

А история с посохом?

Когда Лебедь отобрал его у странника в монашеской одежде, тот отказался идти. «Хром я, ребята, — с жалостью к себе сказал он, — припадаю на левую ногу».

Если бы разрешалось вступать в переговоры с нарушителем границы, Лютиков спросил бы его: «Как же ты, батя, хромой калека, добрых семь километров пробирался по тайге, менял обувь, лазил, как рысь, на деревья?»

То, что у «монаха» при обыске, кроме железного крестика на шее, ничего не было обнаружено, ничуть не смутило пограничников. Он мог держать тайный шифр в уме. И скорей всего, так оно и было. Однако раздумывать не хватало времени. Они достаточно намучились в этот день, идя по запутанному следу нарушителя, пока настигли его в узком распадке в густых зарослях лещины.

Уже смеркалось, а до заставы добрых три часа ходьбы. Не понесут же они этого здоровенного дядьку на руках. И Лебедь приказал Лютикову: «Дай ему посох! Но Лютиков почему-то не торопился. Он с каким-то любопытством рассматривал посох, до блеска отполированный, с тщательно подструганными, утонченными книзу сучками и широкой, в виде миниатюрного тесака, ручкой.

Потом Лютиков приложил посох к уху, перебрал пальцами каждый сучок, прощупал ручку-тесак. На желтоватом с глубокими морщинами лице «монаха» выразился испуг. Вдруг Лютиков с размаху переломил на колене посох пополам. И что бы вы думали? Из торца верхней половинки пограничник извлек туго свернутую в трубочку вощеную бумажку, испещренную, как после выяснилось, мельчайшими знаками секретного шифра...