Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

«Всё, погибли мальки!» — решила она, заметив в чистых разводьях всплывших рыбок.

Только теперь ее увидел Алексей Петрович. Прихрамывая, держась за грудь, он бежал к ней, что-то на ходу кричал, но Нина Петровна ничего не могла разобрать.

Только в полдень грохот вулкана несколько утих. Очистилось небо. Выглянуло из-за облака солнце и тут же спряталось. Ветер с горных вершин сдул с поверхности озера пепел, и оно оказалось усеянным мертвыми мальками.

Улетели с Ушков и лебеди.

Напрасно Алексей Петрович ждал их возвращения. Лишь в конце марта, когда дедушка уже лежал больной и не мог встать с топчана, перед вечером на озере раздалась лебединая песнь. Нина Петровна побежала на берег. Это одинокий, старый лебедь, которому, видимо, трудно было поспеть за стаей, вернулся умирать в Ушки.

— Через три дня умер и Алексей Петрович, — заключила свой рассказ Нина Петровна. — Еще два года прожила я в Ушках, потом получила приказ о переводе в низовье Амура, на Тихое озеро. И вот, в конце октября, перед самым моим отъездом, когда уже выпал первый снег, в небе показалась стая белых лебедей. Они покружились над Ушками и по одному, по два стали садиться на озеро. Жаль, — не дождался их наш дорогой Петрович!

На следующее утро катером мы возвращались на Чуйку. В помощь Федору Колеснику ехал моторист рыборазвода.

Нина Петровна, стоя на широком валуне, махала на прощанье платочком. Гостеприимная хозяйка Тихого озера — волшебница, творящая чудеса.

Застава разместилась на краю небольшого острова. Узкая горная тропа связывает остров с поселком рыбаков и китобоев. По тропе можно пройти только в часы отлива. С вечера и на всю ночь ее захлестывают волны, и только часовому на дозорной вышке видны вдали тусклые огоньки.

Если вообразить, что вся гряда островов в океане — ожерелье, то остров Безымянный — назовем его для удобства так — находится где-то на южном конце воображаемой нитки. Но не в этом суть. Самое приятное, что день нашего прибытия на Безымянный выдался на редкость солнечный, и Великий океан был действительно Тихим, что, как известно, случается редко. Правда, в узком проливе, куда вошел катер, на почти зеркальной глади поднимались сулои — высокие водяные вихри, образуемые встречными течениями. Но того, что они очень опасны, я не знал и, признаться, больше любовался сверкающими водяными столбами, чем опасался их.

И только к концу путешествия Александр Петрович Горохов, с которым я шел на Безымянный, рассказал, что прошлой осенью вихри закружили сторожевой катер, и команда из трех человек только чудом спаслась.

В бухте нас встретила жена начальника заставы — Ирина Павловна Ирганцева, стройная брюнетка с миловидным лицом и блестящими черными глазами. На ней было простенькое ситцевое платье, стянутое в талии широким лакированным поясом, и плетенные из лоскутков замши сандалеты на босу ногу. Высокий грузный Горохов, едва ступив на скользкий валун, потерял равновесие, ноги у него разъехались и, не подоспей ему на помощь матрос, Александр Петрович угодил бы в воду.

— Чуть не искупался в присутствии дамы, — рассмеялся он, сходя на берег и здороваясь с Ириной Павловной, как со старой знакомой. — А хозяина-то опять нет?

— Он теперь почти не бывает дома, — с грустной улыбкой ответила она и повела нас крутой тропинкой к дому.

— А Леночка? — спросил Горохов. — Она-то, наверное, дома?

И не успела Ирина Павловна ответить, как из густых зарослей бамбука раздался пронзительный детский голосок:

— Мама, я здесь!

Леночка стремглав кинулась к матери, но, увидав незнакомых людей, застеснялась и опустила глаза.

— Ну, поздравляю тебя с днем рождения, дорогая девочка, — сказал Горохов. Он достал из полевой сумки коробку конфет и протянул Леночке. — Будь здорова и счастлива, расти большая.

Леночка смущенно взяла коробку, поблагодарила.

— Просто замечательно, Александр Петрович, что вы не забыли о Леночкином дне, — сказала Ирина Павловна. — Ведь вы ей вроде крестного отца...

Горохов громко расхохотался:

— Вот так здорово: политработник — и крестный отец. Ничего себе сочетание!

— Ну, это я так в шутку сказала. Но вы помните, Леночке еще годика не было, когда она осталась у вас на руках.

— Все отлично помню, милая Ирина Павловна, — ответил Горохов. — Не успели мы с вами оглянуться, как годы промчались. Вы тогда у нас на острове новенькими были, а нынче вот... — Он похлопал по планшетке, туго набитой бумагами, — приказ о переводе вашего капитана на Черноморское побережье, так сказать, в южные края.

— Мы уже знаем, Александр Петрович. — И лицо ее, к удивлению Горохова, не выразило особой радости.

— Что, недовольны?

— Грустно как-то расставаться с нашим островком. Шутка ли, столько лет прожили здесь на самом самом краю земли, свыклись с морем...

— Так вас и переводят поэтому к морю, но более ласковому, чем Тихий океан, — не то в шутку, не то серьезно сказал Горохов.

— Это я только так говорю; ведь я никогда не вмешиваюсь в служебные дела мужа. Куда он, туда и я. Но частицу сердца я здесь оставлю.

Тропинка кончилась у самого крыльца добротного бревенчатого дома, крытого белым гофрированным железом. Крыша была в ржавых пятнах от туманов, которые здесь собираются часто. Зато крылечко сверкало белизной и по бокам его, в пузатых кадушках, росли высокие бледно-розовые цветы, похожие на астры.

— Здо́рово вы тут устроились, — сказал Горохов, когда мы вошли в светлые, просторные сени. — Прямо хоромы.

— А как же иначе, Александр Петрович; ведь мы здесь не дни, а годы прожили.

— Молодец, так и надо, — ответил Горохов. — Новые люди приедут, быстрее обживутся.

Ирина Павловна принялась хлопотать о завтраке.

— Не скучайте тут без меня, я скоро! — крикнула она из кухни.

Недолго светило солнце. Подул из-за сопок влажный ветер, быстро нагнал туман, и за окном выросла густая сизая стена, за которой глухо шумели океанские волны. Удивительно приспособилась к этому климату растительность. Она была ничуть не беднее, чем на материке, — скажем, в Приморье. Здесь росли стройные сосны с очень темной хвоей; с ними соседствовала каменная береза, правда слишком низкорослая, с кривыми, узловатыми ветками; зато пихты были прямые, как стрелы, увитые мощными ползучими лианами, которые поднимались во всю высоту ствола, затем спускались книзу и снова взбирались на макушку дерева. Странно было видеть среди этих знакомых деревьев настоящий бамбук, которому здесь, очевидно, жилось не хуже, чем в жарких странах. И повсюду, вперемежку с гигантами лопухами, густо росли саженный шеломайник и крапива. А как много было цветов, очень красивых, но совершенно лишенных запаха!