Семен Бытовой - Десять тысяч лет

— Не знаю, какие у него руки, господин Хань Бао, но душа у него золотая. — И, помолчав немного, старик произнес: — Он еще просил повидаться с девушкой Мейлин и передать ей, что он очень любит ее.

— Можно и это передать!

— Господин Хань Бао, ты посвящен, мне думается, в большие тайны, так пусть тебе будет известна еще одна тайна: Мейлин приходится мне единственной дочерью.

— Почему же ты раньше не сказал, старый человек? Пойдем на кухню, пойдем, отведай мои кушанья.

Хань Бао крепко схватил старика за локоть и потащил за собой.

Обильно смоченная дождем и приникшая к земле трава освобождалась от тяжести дождевых капель и тянулась вверх, к солнцу.

Мейлин смотрела на отца, с трудом сдерживая слезы. Мао Цин не говорил ей утешительных слов. Однако к той радости, которую переживала Мейлин от встречи с отцом, прибавилась печаль об умершей матери. Она долго молчала, вспоминая свою старенькую больную мать, с которой давно рассталась и о которой часто думала. Но мысль о Ван Чжу-выне волновала ее в эту минуту еше больше.

— Он ушел в горы? — спросила она.

— Ушел в горы, дочь моя!

— Конечно, иначе он поступить не мог. — Мейлин посмотрела на отца и улыбнулась. — Отец, как я рада, что ты со мной!

— Я не покину тебя, я буду рядом с тобой, моя Мейлин. Теперь я знаю, что ты не обманула моих надежд. Он ушел в горы, твой возлюбленный, чтоб вместе с партизанами бороться с японцами, защищать свой народ. И мы должны помогать нашим защитникам. Каждый, кому дорога воля, должен помогать им. Вчера помещик Хориоки выгнал меня из деревни, завтра он выгонит наших соседей. Разве допустимо это?

— Ты ли это говоришь, отец?

— Это говорит мое старое сердце. Я вернулся к тебе — и дай моему сердцу высказаться.

— Говори, отец!

Помолчав немного, он с прежним волнением сказал:

— Трудно стало дышать, дочь моя. С тех пор как японцы вступили на нашу землю, мы света не видим. От зари до зари мы трудимся на полях, сеем чумизу, бобы, сою, а получаем на обед жесткие стебли гаоляна. Наступает вечер — нам не дают выйти на улицу. Разве это жизнь, дочь моя? Они за людей не считают нас...

— Отец, — перебила Мейлин, — когда я была еще маленькой, то любила сидеть на камне и слушать, как на том берегу поют песни. Ты знаешь, как хорошо слышно, когда сидишь у воды. Почему, думала я, у нас нельзя так петь?

— Дочь моя, ведь нам теперь не до песен. А на том берегу люди живут вольно, трудятся на своей земле, снимают богатый урожай. А когда на душе весело, то и петь хочется. Я уходил из Тука и все время глядел на русский берег Амура. Много людей трудилось там на полях. Потом они сели у самой воды и смотрели через Амур. Мне почему-то показалось, что они смотрят на меня. Я остановился, и сердце мое сжалось. Да, дочь моя, русским людям очень близка наша судьба. Может быть, они угадали, куда я иду, готовы были помочь мне, но что делать, когда так далеко тот берег... Кто знает — может быть, придет время, и на нашем берегу все изменится к лучшему...

Мейлин с нежностью глядела на отца;

— Надо задушить японского дракона, — добавил старик. — Ох, как надо!

— Мы не должны сидеть сложа руки, — тихо сказала она. — Каждый, по мере своих сил, должен бороться. Капитан Хориоки, пьяный, хвастался мне, что они не только разобьют наших партизан, но и двинутся через Амур против русских. Я ответила ему, что он хвастунишка, что русских разбить нельзя. Тогда он стал выбалтывать мне еще кой-какие секреты. Я, конечно, слушала и запоминала все, что он мне говорил...

— Дочь моя, как ты осмелилась делать это? С ними надо быть очень осторожным, — заволновался Мао Цин, но Мейлин улыбнулась, и старик успокоился. —Я вижу, что капитан Хориоки недалеко ушел от своего отца. Такой же зверь и подлый человек. Ах, дочь моя, как тяжело покидать родную землю, как тяжело! Но что им, самураям, до чужого горя! Я старый человек, кто знает, сколько мне еще суждено жить, но, все равно, сидеть спокойно я не могу. Я уже немного знаю, как наши люди ведут с ними борьбу. Придет день, я вернусь в Тука и посчитаюсь с этим старым шакалом Хориоки...

Мейлин счастливыми глазами смотрела на отца.

— А господин Шан? Разве он хорошо поступил с нами? Он говорил тогда, что берет тебя в свой дом, няней. А когда ты подрастешь, отдаст тебя в хорошие руки. А вместо этого он отдал тебя сюда, в этот дом с красными фонарями... И не тебя одну, я видел, каких добрых девушек он собрал здесь...

Мейлин спросила:

— Отец, ты хорошо разглядел в темноте Ван Чжу-вына?

— Хорошо, дочь моя, я знал юношу еще раньше. — И Мао Цин рассказал ей о встрече с юношей и той тревоге о нем, с которой старик жил все это время.

Еще о многом хотелось им поговорить, но в дверь постучала надзирательница. Она вкатилась в комнату на своих маленьких ножках, обутых в матерчатые тапочки с бантами, и почти заискивающе сказала:

— Я велела повару накормить твоего отца обедом, а если останется до вечера, то и ужином.

— Спасибо, госпожа! — поклонился ей старик.

Надзирательница вышла. Вскоре ушел и старик. Оставшись одна, Мейлин закрыла на крючок двери и села на цыновку, подобрав под себя ноги. Она достала из-под подушек письмо Вана и принялась перечитывать его.

Плотно пообедав и закурив свою любимую трубочку, старик не сразу покинул кухню. Для приличия он немного посидел за столом. Затем поднялся и, как полагалось, трижды поклонился главному повару, поблагодарил за угощение.

— Ты оставайся на это время при мне, — сказал Хань Бао. — Работа найдется. Жалованья, конечно, платить не буду, а сыт будешь и ночлег иметь будешь.

— Спасибо, добрый Хань Бао. Была бы только работа. Теперь пройдусь по базару, может быть встречу там знакомых, узнаю новости.

— Иди пройдись, — сказал повар.

Мао Цину хотелось повидаться с рогульщиком Гу Ан-фа, с которым не виделся два дня. Ему хотелось посидеть с ним, выпить чашку чаю, узнать, что нового в городе. Тот всегда много знает.

День близился к концу, но на базарной площади было еще людно, особенно много толпилось рабочих с пристани, рикш и другого трудового люду. Они всегда собираются в этот час, чтобы истратить заработанные за день деньги, поесть горячего, выпить ханшина. Мао Цин неторопливо пробирался сквозь толпу, прислушиваясь к разговорам. Первое, что услышал он, это известие о закрытии городских ворот и что это, будто бы, связано с новым налетом партизан на японский гарнизон. Партизаны захватили двух рядовых и одного унтер-офицера. Другие говорили, что слышали, как японский унтер кричал, что генерал Ивабаси больше не допустит, чтобы партизаны врывались в город.

Рогульщики смеялись над этим.

— Японские оккупанты лишились своего компаньона Гитлера — и затревожились, — сказал кто-то за спиной Мао Цина.