Олег Стрижак - Долгая навигация

Тянулся туман.

На палубы ложилась роса.

Светало.

Ночная синева легко стекала в воду, обнажая стройные корабли.

Светало, ворчали швартовы, озноб полз под бушлат.

Валя трезвел и злился. Чем сильнее он злился, тем яснее становилась голова; чем точнее выгранивался мир, тем отчетливей забирала злость. Он разозлился вконец — отточенным острым весельем. Доктор сменил его, когда туман ушел на берег и солнце выкатилось над бухтой Веселой. Уверенно, посмеиваясь, с наслаждением чувствуя крепость всех мышц, шел он по главному коридору. Автомат ладно покачивался за плечом, с автоматом он был на ты, и с кораблем тоже; высветился слева до царапинки знакомый стенд: «Матрос должен обладать следующими качествами: 1) здоровье и выносливость; 2) привычка к дисциплине…» — знал Степан Осипович толк в матросе.

В кубрике допивали чай, судачили, и всякое слово было понятно. Лешка Разин объяснял, как исполняют поворот на кроссе и на треке. Дымов крутился на дежурстве через сутки оттого, что вырубил якорные огни на три минуты позже. Хохотали над Захаром («Оба клапана открыл»). Жизнь налаживалась. Хорошая жизнь.

Кубрик понял, что Валька очнулся.

И когда он, сытый, вразвалочку двинул вверх сдавать автомат, в спину рыкнули без затей:

— Бег-гом, молодой, по трапу!

По трапам можно только бегать.

— …Смена, бегом! Отставить. Смена, бегом! Отставить. Смена — бегом!..

По команде «бегом» правая нога чуть согнута, корпус подать вперед, руки согнуть, кулаки сжаты, предплечья — параллельно земле.

Головы прямо!

— Отставить. …Бегом!

Смена: тридцать пять матросов, робы серые — колом, башмаки в полпуда, бескозырки черные, без ленточек, на глупых головах.

— Отставить! Смен-на! Бегом!

Плац. Учебный отряд. Севастополь. Ноябрь.

— Ру-ку! Руку держать горизонтально! Отставить. Смена! Бегом!

Вторая неделя службы.

— …Марш!! В ногу! ногу! раз, два, три… головы прямо!

В колонну по два, громыхая в такт, взбегает смена на крыльцо. Лестница названа трапом. По трапам можно только бегать. Коснуться поручня не смей!

Три этажа старинных казарм вместят семиэтажный дом. Торжественность старинных лестниц, ступени, вымытые добела — кипятком и мылом. Тридцать пять матросов в десятый раз подряд бегут на самый верх. Очень долго возвращается смена с ужина, в желудках пусто. Головы прямо! На площадках высятся старшины. В белых, хлором вытравленных робах, в сиянье блях и галунов, — недосягаемо прекрасны.

Колонной по два в распахнутые настежь двери смена вваливается в роту, замирает в две шеренги. Камень палубы блестит, отражая белый строй.

— Рравняйсь. Смирна! — Старшина второй статьи Гвоздь, командир смены: не запыхался, бодр и весел. — Кто коснулся поручня?

Сопенье в тридцать пять носов.

— Кто коснулся поручня?

Все тягостно сопят.

— Бегаем пять раз. Налле-ву! Бегом! Отставить. Бегом! Отставить. Бегом! Отставить. Бего-ом!..

Фальстарт.

— Отставить. Бегом — марш!

Пять раз — вниз, вверх.

Старшины недвижны как памятники.

— Смирно!

Смена захлебывается хрипом.

— Матрос Пятницкий. Это вы коснулись поручня?

Дикость. Ребята, кто плавал до службы, говорят: без поручня по трапу не взбежишь. Дурак Пятница. Сразу надо признаваться.

— Так точно!

— Один наряд на работу. Налле… Отставить. Налле-ву! Бегом! Ма-арш! В ногу!..

Учебный отряд.

Выбегая в мглистые сумерки, смена слышит: на крейсерах у стенки гремит «Прощание славянки». Ребята с крейсеров идут домой. Темный ветер гуляет по плацу, плац безбрежен, безнадежно чист.

Вторая неделя службы…

В Севастополь Валька ехал трое суток. На флот просился сам, все было в норме, но в день ухода отчего-то захандрил. Вагонный запах усилил смутное беспокойство. Дали простыни и чай, — хандра не отпускала. В купе бахвалились любовью, старшины объявляли приборку, начинали занятия по уставам… Он залез на третью полку и, завалясь матрасами, лежал, уставясь в расписанный карандашом потолок. Оживился лишь, когда поезд вылетел из тоннеля: на осенней тяжелой воде темнели размытые дымкой корабли. От вокзала их долго, длинной колонной вели куда-то вверх и вверх, в голове колонны попыхивал оркестр, по мостовой бежали пацанята: «Дядя, кинь шапку! Дядь, кинь перчатки!» Кидали — жалко, что ли. Проходили пивной ларек. «Старшина! Пивка б попить». — «После ДМБ», — равнодушно сказал старшина. Не успев освоиться с этой, неудобной мыслью, вошли в военный городок: беленые дома в один этаж, газоны, окаймленные беленым кирпичом. Последующие три дня слились для Вальки в неразличимо мутный ком. Мыли. Жарили одежду в хитрой печке. Наспех кормили. Построения, переклички — всякий раз взвод оказывался в новом составе: шла огромная, неясная сортировка. Передвижения — бегом, день был короток, и оттого казалось, что стоит над городком сплошная ночь. В просветах между домами виднелась вода и манящие огни кораблей на ней. Все рвались на корабли, служить на берегу считалось оскорбительным. Где-то у воды, в слободке надсадно орали петухи. «Который час-то?» — «Семь…» — «Подымают ни свет ни заря…»

— В этом городе еще до зари все жители на ногах, — сказал сзади спокойный насмешливый голос. — Я спрашивал их, почему они не спят дольше, они объяснили, что к этому времени у них готов завтрак.

Валька завертел головой: вот с таким бы вместе попасть… Сдружились. Рассвело; после завтрака, в летнем кинотеатре пожилой капитан второго ранга неторопливо и тщательно объяснял права матроса. Права тревожили Вальку мало, он был выше предположений, что его начнут обижать. В этот час тихого и солнечного черноморского утра новый друг записал Вальке в блокнотик стих. «…И через час после побудки, к командам строевым глухи, внизу, у незнакомой бухты запели хрипло петухи. Разбередили, черти, память, и вспомнить ныне нелегко то, что когда-то было с нами под крик рассветных петухов. Не ведали и не слыхали, как лег тот временной раздел. Вставало солнце с петухами. Шел флотской службы третий день». Через полчаса парня забрали, — кажется, в радисты, — а к обеду отобрали и блокнотик: следующий друг, выставленный за что-то из художественного училища, нарисовал в нем Вальке на память неприличную деву в чулочках. Утомленный всеми этими несправедливостями, Валька крупно повздорил с капитаном третьего ранга в распределительной комиссии: «На корабль и только на корабль!»

— На какой же ты хочешь корабль?

— На крейсер! Противолодочный.

— А что ты умеешь из того, что требуется на противолодочном крейсере?

Достаточно отчетливо Валька представлял мытье палубы.

— Не ерепенься, моряк. Флот начинается с берега. В Школу оружия!

Разбудили за полночь. Чужие старшины при свете «летучих мышей» провели перекличку. «Группа!..» Фонари закачались, группа пошла. Спал Севастополь. Доносились пароходные гудки, брехали по дворам собаки. Шли бесконечной улицей вниз, белели на домах таблички: улица Горпищенко, Горпищенко, Горпищенко… «Старшина, куда идем?»