Олег Стрижак - Долгая навигация

К оперативному времени «ноль сорок» кормовой кубрик обозвали «кладбищем». Треть экипажа валялась по койкам — сплошь старшины, командиры постов, опытные матросы. Пришли, как незадачливые близнецы, боцманята, в мокрых резиновых химкомплектах, Лешка и Карл. По их резиновым костюмам поняли, что наверху уже свирепствует (условно) радиация.

Учение развертывалось всерьез.

Море тяжело и с одышкой металось. Корабль дрожал и проваливался. Корабль оставался на молодых, которые грузно пробегали над головой с бревнами и раздвижными упорами. Комбригу было мало интересно, каков экипаж сейчас, на позднюю отметку осени. Ему хотелось знать, с кем останется Назаров завтра. От дрожи бортов, от собственной ненужности и бездеятельности в кубрике было грустно. Совсем никуда был кубрик.

Волна шарахнула с пушечным гулом, полетели с крюков противогазы, кто-то брякнулся с койки. Распахнулась дверца рундучка, и на палубу, словно выстреленные из торпедного аппарата, разноцветно вылетели учебники, наставления.

— Ваня, — ласково сказал оживившийся боцман и достал гребешок. — Выбери-ка мне устав, Корабельный…

— Есть, — согласился Иван.

В несколько минут стараниями Ивана («А ну!..») были заправлены койки, книжки уложены и прихвачены шкертом, «покойники» приведены к единой форме одежды, и всех поголовно заставил Иван причесаться.

Для пущего порядка надо бы раскинуть два стола и расставить банки, но сейчас и столы и банки улетели бы… Ладно, решил Иван и загнал всех в угол; уселись на нижние койки, колени уперев в колени.

— Товарищ мичман!.. — сказал нутряным басом Иван и коснулся огромной лапой берета.

— Есть, — сказал боцман. Иван снял берет, быстро причесался и сел.

— Пробоина в моторном отсеке! — сообщил динамик. — Аварийной партии!..

— Корабельный устав, — сказал боцман, — глава седьмая. «Обеспечение живучести корабля». Раздел «Обеспечение непотопляемости корабля». Статья триста двадцать девятая. «Все корабельные горловины при-ка-зом по кораблю разбиваются на четыре категории». Дьяченко!

— «Буки», «Земля», «Покой, «Твердо», — мрачно сказал Женька, и ухнуло днище в яму.

— Помирать буду, — буркнул Женька, — скажу: господи, пресвятой, на то воля твоя, все корабельные горловины приказом по кораблю… — и ухнуло снова.

— Разин, — сказал боцман. — Горловины «Покой». Сиди.

— Ничего, товарищ мичман. Я так. — Лешка встал, держась за цепь, прокашлялся, гудя. — Статья триста тридцать четыре. — Еще раз прокашлялся, отер усы и завел круглые глаза вверх, туда, где под самым подволоком примостился крохотный, в деревянной рамке плакат «Агрессивные планы НАТО». Плакат не помог, и Лешка прокашлялся еще раз. Ему предстояло сказать очень трудную фразу.

Фраза была такова: «Горловины надводных кораблей, расположенные на первой непрерывной палубе, проходящей над ватерлинией, а также все горловины, расположенные ниже этой палубы и не вошедшие в группы горловин… — и заканчивалась словами: — …по тревогам; во время эволюции и совместных упражнений с другими кораблями; в узкостях и районах, опасных для плавания; при входе (выходе) в порт, шлюз, док, в местах скопления большого количества судов; при буксировке; при плавании в тумане и при штормовой погоде».

Точно так же было в то зимнее, ясное январское утро.

Шла старшинская подготовка по уставам в чистой и строгой от холода кают-компании. Тот же Корабельный устав, Книга Похода, был раскрыт перед боцманом на великой Главе Седьмой.

Смешливые ясные старшины в чистых робах сидели за холодным пустым столом.

Пышное зимнее солнце било в затекшие льдом иллюминаторы; за бортом минус двадцать четыре, за бортом, во всю бухту, такой ровный снег, что ослепнешь, нечаянно глянув. Лед оплыл на круглых иллюминаторах, а по бокам их торжественно свисали шторки холодного синего плюша.

Белые, холодные страницы устава, та же триста тридцать четвертая статья: «…а также все горловины, не вошедшие в группы горловин с буквами «Б» и «З», обозначаются буквой «П». Они задраиваются в следующих случаях: ежедневно на ночь; по команде «Корабль к бою и походу приготовить», по тревогам…»

Боцман учил их любить устав.

Он писался веками, по букве, по строчке. За каждой из строк — трагедии: пылающие акватории, грузно переворачивающиеся дредноуты, застывшие в предсмертной тоске глаза.

В Корабельном уставе, в тысяче лаконичных его статей есть все. Когда играть гимн, где поднимать флаг, с чьего разрешения разводить огонь. Там сказано, что трапы в темное время должны быть освещены и что матросы, отправляясь купаться, должны оставлять на палубе фуражки. Там сказано про азартные игры и определено, что следует делать в том случае, если на корабле есть пес и кто-то из команды начинает к нему плохо относиться.

Поскрипывая голосом, боцман читал строку — и рассказывал случай. Отчего был разрушен «Марат» и как подорвался на мине «Киров». Как один разгильдяй может вывести из строя крейсер. Как служили в войну на «Красном Кавказе». Как ходили после войны в ледяные шторма на сосновых катерах. Случаи впечатывались в память, и становилось ясным, зачем ключи затопления погребов красят в красный цвет, отчего за столом нужен старший и почему тельняшки сушат в указанных местах.

…Звякнул короткий звонок на перерыв. Где-то распахнули дверь на солнце и синий в инее шкафут, по коридору ударили клубы морозного пара. «Газеты принесли!»

— Эть! — удивился, развернув «Красную звезду», Иван: — Вице-адмирал какой молоденький.

— Читай! — ткнул темным пальцем Кроха. — Мичман!

«Где? Смотри!.. Новый мичман!»

— Ну-ка! — и боцман придвинул газету к себе.

В тот зимний день «Красная звезда» дала на первой полосе парадный портрет первого из новых мичманов — балтийца Сикорского, старшины команды с ракетных катеров.

О нововведении толковали давно; в ноябре напечатали газеты рисунки новых погон: белый кант и две звезды на просторном, сплошь черном поле. Боцман этих разговоров не любил: «А!..» — и скрывался в каком-нибудь люке.

Новшество раздражало его.

Он собирался в этом году уходить с военного флота. Его звали в среднюю мореходку вести основы морского дела. Указ о введении института прапорщиков и мичманов застиг его в самом конце службы, отобрав весомое звание «мичман» и присвоив взамен петушиное «главный корабельный старшина», — этому званию соответствовал теперь его тяжелый, заслуженный и выслуженный темный галун. На его глазах прекращала существование великая школа сверхсрочников. Он прошел ее всю, с самых сороковых и пятидесятых: тридцать лет на флотах, на крейсерах и эсминцах, на старых охотниках… таких посудинах, на которых по нынешним, ласковым временам непонятно как плавали… и всему этому пришел конец. Главный корабельный старшина Раевский.