Алексей Дебольский - Когда мы молоды

— Идет! — кричу. — Работает! — и машу руками в сторону новорожденного.

— Кто? А-а, да я видел…

Меня озадачивает его невозмутимость. По моему новому замыслу, который я наскоро набросал в уме, эпизод пуска должен был стать самым напряженным, драматичным, торжественным, Впрочем, ходил же он все-таки смотреть запуск!

— А что, Максимыч, — спрашиваю с надеждой, — когда пускают дизель, который вы собирали, екает сердечко?

— Нет.

— Но как же… Ведь ваше, так сказать, детище. Вдруг не пойдет?

— Как такое — не пойдет? — смеется Николай Макарович. — Обязательно пойдет. Некуда ему деться. Вот когда первый пускали, тут действительно было волнение. Собрались все рабочие, все инженеры, начальники со всего завода и приезжих масса. А теперь чего ж тут… Один сделали — беремся за другой.

Все ясно. Никаких эмоций. Привычный, будничный труд. И так день за днем. А тебе подавай что-то особенное, сокровенное! Зачем я сюда приехал? Совестно перед ними — серьезными, уравновешенными людьми, они делают свое дело без всяких там романтических штучек. Вот построили дизель, его отвезут куда-нибудь в Херсон или на Балтику, поставят внутрь большого корабля, пустят корабль в большое плавание по морям-океанам, а они будут опять день за днем выверять совпадение осей, чтобы строго параллельно оси коленчатого вала…

…Который уж день хожу я сюда, наблюдаю за работой. На моих глазах постепенно заполняется стальными внутренностями полость приводного отсека, и все труднее становится поворачиваться там внутри. Поразительно, с какой ловкостью, хочется сказать, пронырливостью добираются монтажники до мест крепления и ухитряются в тесноте, при такой тяжести деталей, ставить все на свое место с точностью, как в часовом механизме. Они делают свое дело весело, в охотку, не услышишь ни перебранки, ни даже громкого слова — не иначе, как передалась им несравненная мягкость их Максимыча.

Успел перезнакомиться со всеми. Знаю уже, что у Володи, сухощавого тонконогого парня с жесткими, как железо, мускулами и добрыми оленьими глазами, полгода назад родился первенец Игорек, и что жену с малышом он привез из больницы прямо в только что полученную двухкомнатную квартиру, но новоселье бригада до сих пор не справила — Володя только-только начинает вылезать из долгов, набрались, когда вносил пай в жилищный кооператив. Знаю, что с Володей «корешит» его ровесник Женя, длинный, как жердь и крепкий, как стальная пружина, холостой еще, влюбленный в свою профессию и в бригадира, от которого, так сам считает, всему научился. Знаю, что Саня, первый бригадный весельчак, но серьезнейший человек в работе, коренастый цветущий крепыш тридцати с небольшим, на досуге увлекается аккордеоном и вместе с отцом — тот всю жизнь, до пенсии, варил сталь на их же заводе — выращивает редкие сорта цветов. Знаю об Александре Дмитриевиче, втором человеке в бригаде, что у него высший, такой же, как у бригадира, тарифный разряд, что в деле он напорист, горяч, несмотря на зрелые лета, а вот Петя, хотя и лихой футболист, на работе решительностью не отличается…

И о Власове узнал кое-что новое, например, что он как член цехкома, ведающий жилищно-бытовым сектором, никому не поддакивает, а позицию свою в каждом случае определяет не торопясь, основательно и справедливо. Но я не видел большого прока в этих сведениях. Я и так знал достаточно твердо, что Власов — «правильный человек», не помню, от кого услышал эти слова. Мне-то хотелось дознаться, п о ч е м у он такой, откуда идет его способность всегда поступать правильно.

Нет, я не нашел волшебного ключа, чтобы: откроешь ларчик — и заиграла музыка…

— Ну что ж, пора отчаливать, — говорю Николаю Макаровичу, даже не дождавшись обеденного перерыва.

— Как, совсем?

— Да, совсем. Надо.

— Что ж мало побыли?

— Хватит. Дела…

— Куда ж теперь? Прямо домой?

— Да, восвояси… Спасибо вам, Николай Макарович.

— Вам спасибо, что уделили внимание…

— …за науку, за все ваши объяснения. Вы меня так просветили, что я теперь, наверно, и сам смог бы что-нибудь поделать на сборке, приди такая нужда. Возьмете в бригаду?

— А что ж, милости просим…

Для меня эта шутка отдает горечью, я взаправду завидую людям, занятым настоящим трудом, и во мне опять поднимается сожаление о тех далеких уже временах, когда я, выдержав экзамен в машиностроительный институт, не пошел туда, потому что не хватало мест в общежитии. Мы стоим на чугунной плите, отсюда нам виден весь цех, от экспериментальной машины у входа, вечно облепленной инженерами, они все доискиваются улучшения конструкции, до четырехосных платформ в дальнем конце, куда грузят упакованные части готовых дизелей.

— А все же напоследок выслушайте еще одну историйку, — говорит Максимыч. — Вон, видите дизель впереди, отдельно стоит, по правую сторону?

— Экспериментальный?

— Правильно. Обращали внимание, клеймо на нем?

— «Урмейстер и Бейн»?

— Правильно! Так вот. Мы когда за дизеля взялись, опыта у нас на этот счет никакого не было, и наши, конечно, своей такой конструкции не имели, а купили лицензию у этой самой фирмы. Теперь что же, проходит года три, приезжает к нам на завод ихний директор, господин Винк. Я его лично видел — так, ничего, представительный, но не то чтобы толстый, роста высокого…

Я молчу. Раз ему приятно, пусть расскажет.

— Да, приехал, с ним еще, значит, там помощники, их целая компания была. Входит он эдак вот в цех, глянул и аж присел! На своих помощников озирается, губы поджал и головой качает. Как говорится, в зобу дыханье сперло!

— Да он позавидовал вашему цеху.

— Цех-то ладно! Самое главное, он-то небось думал, за три года мы тут едва в чертежах разобрались, а у нас — дизеля на стендах один к одному! Вот увидел он, сколько мы делов наворочали, и подумалось ему: а что же дальше будет? И еще его поразило — они ведь тоже соображают, — глянул, а у нас одна почти что молодежь работает, да и то какие машины делаем, а что же будет, когда она в года войдет? Во-от. Походил он тут, посмотрел… Инженеры наши рассказывают, даже разговаривать после стал по-иному, как поглядел нашу работу. Почтительности вдвое прибавилось!

Рассказывает Власов, а сам так и заливается смехом. По-своему смеется, смешком сдержанным, вроде несмелым, а вернее — внутренним, как бы про себя смеется, чтобы и тут никого не обеспокоить, но в его серых прищуренных глазах так и мечутся озорные искорки.

Смотрю на него и узнаю в этом взгляде тот самый задорный, с лукавинкой, искристо-веселый блеск, тот самый огонек счастливой уверенности победителей, и слышу в этом смехе те самые нотки торжества сильных, которые я видел и слышал уже столько раз, но, кажется, впервые понял по-настоящему. А новый дизель на испытательном стенде шамкает поршнями так ладно, а краны движутся так плавно, несут многотонные узлы машин так легко, позвякивают так мелодично и нежно, а Власов смеется так тихо и сдержанно, и вдруг я слышу: м у з ы к а! Слышу, как все вокруг наполняется стройным звучанием с и м ф о н и и, звучит что-то могучее, возвышенное, и я гляжу опять на Власова, и — понимаю.