Виктор Баныкин - Ранняя осень

Озерцо. Крошечное, в конце садового участка. Лет пятнадцать назад не было в хозяйстве водопровода, а для полива саженцев яблонь, черной смородины и цветов требовалась позарез вода, вот и пришлось по нужде рыть яму, куда после дождей собиралась бы драгоценная влага.

Со временем озерцо округлилось, берега его заросли осокой, купальницами. В летнюю пору в голубеющее небесной чистотой зеркальце любят засматриваться лиловые метелки иван-чая, а стоящие неподалеку осанистая березка бросает в воду по осени золотые кругляши.

Весной, после таяния снега, озерцо становится полноводным. Постепенно оно входит в берега, показывается первая ступенька лесенки, а спустя какое-то время и вторая. Если лето придет знойное, с редко перепадающими дождями, то в августе просыхает и последняя — третья — вся замшевелая ступенька.

С этих ступенек любят пить озерную водицу живущие в саду трясогузки, синицы, воробьи, зяблики. Не раз видел, как в крошечном озере купались дрозды — любители красной и черноплодной рябины.

В погожие дни на ступеньках лесенки часами нежатся лягушки. Порой думаешь: живы ли они? Приглядишься повнимательней и заметишь, как на бугорчатой спине ближайшей к тебе лягушки токает жилка.

В середине июня этого года, под вечер как-то, разразилась неистовая гроза с ураганным ветром. Гудели басовито над крышей нашего дачного домика клены и липы, а по окнам бежали потоки обломного ливня, и при вспышках молний казалось — вместо стекол в рамы вставлена мутная слюда.

Утро наступило кроткое, совестливое. И если б не прибитые к земле головки маков с алыми петушиными гребешками, жалкие, истерзанные ливнем маргаритки и анютины глазки, сломанная яблоневая ветка да озеро, наполненное до верхней ступеньки водой — желтой, густой, что тебе квасное сусло, можно б и усомниться: а была ли, в самом деле, накануне гроза?

На верхней ступеньке лесенки я и увидел в этот раз, впервые за много лет, большое семейство лягушек. Крупные, серые кваквы с темными, в прозелень, полосками сидели рядышком, как и положено почтенным родичам, а малыши — трое рыжих и один угольно-черный — прижимались доверчиво к матери.

Несколько минут смотрел я на счастливое семейство, стоя возле березки — дивно стройной, кокетливой. В течение дня подходил не раз к озерцу. Милое семейство продолжало нежиться в жарких солнечных лучах.

Что-то удивительно трогательное, прямо-таки человеческое, было в этом добром, разумном поведении взрослых и молодых лягушек.

Забросила меня судьба летом на пару дней в далекое от больших дорог сибирское село, где жил поразительного трудолюбия человек, мастер на все руки: тракторист, комбайнер, механик. Вот о нем-то, Иване Лукиче, мне и надо было написать корреспонденцию в центральную газету.

Выйдя из пропыленного газика у полевого стана отделения совхоза, где убирал пшеницу старательный хлебороб, я увидел невдалеке голопузого мальчонку с огненной головой, даже не покосившегося в сторону машины.

Улыбаясь каким-то своим мыслям, малец то и дело подносил к уху незнакомое мне растеньице с мелкими буроватыми листиками и еле приметными цветочками — голубоватенькими пупырышками. Тряхнет стебельком и внимательно прислушивается.

«Чем заворожил мальчишку неказистый этот кустик?» — хотелось спросить мне директора совхоза, но тут из-под навеса от большого дощатого стола направился к нам крупный детина с рыжеватой вьющейся бородкой.

— Везет вам: вот и сам Иван-воин!.. Видать, отобедался, — бросил через плечо директор. — Подброшу сейчас вас обоих на его загонку. И пытайте нашего богатыря сколько душе угодно.

До позднего вечера — на диво сладостно-светлого в эту пору года — пробыл я с Иваном Лукичом на его степном корабле.

А при возвращении на полевой стан ненароком заметил в руке комбайнера только что сорванный с обочины дороги махонький кустик — точь-в-точь такой же, какой видел днем у голопузого мальца с огненно-рыжей головой.

— Что за растение? — спросил я. — Давеча, едва вышел из «газика», увидел малыша с таким же кустиком. Он зачем-то подносил его к уху…

— Да это вы моего шустряка Гришуню повстречали, — устало усмехнулся Иван Лукич — совсем еще молодой мужик, стесняющийся, когда его величали «Лукичом». — Растеньице с виду невзрачное, но имеет свой секретец. Многим равнодушным к природе людям тот секрет и невдомек… Поднесите-ка стебелек к уху и тряхните слегка. Послушайте.

Поднес я к уху жесткий стебелек с жесткими листиками. Тряхнул. И поражен был малиновым перезвоном. Почудилось: в руках у меня не кустик неведомого растения с пуговками-точками непахучих цветочков, а десяток-другой невидимых для глаз серебряных бубенчиков.

— Как называется удивительный цветок? — немного погодя спросил я комбайнера.

— Ласковым именем окрестил народ этот злак: «Позвонушкой», — ответил Иван Лукич, видимо, добродушно улыбаясь. Короткая летняя ночь уже обволакивала землю призрачной мглой, тревожа засыпающий мир далекими глухими зарницами, и я не видел отчетливо лица моего спутника, но душевная улыбка улавливалась в интонациях его грудного голоса. — Много радости приносит наша позвонушка детишкам.

Улетая через день самолетом в Москву, я увозил с собой букетик чудодейной позвонушки.

В июне дружно цветет клевер. Трепетно-алыми бусинами горят его головки, обласканные благодатным солнцем. От клеверного поля в эту пору трудно оторвать взгляд. Густой опьяняюще медвяный воздух распирает грудь.

Отправился как-то перед обедом в соседнюю деревушку. Шагал не спеша через клеверное поле, радуясь погожему деньку с высоким небом неизъяснимо сочной морской синевы.

Над полем как бы нависало ровное приглушенное гудение. Пригляделся повнимательнее и чуть не ахнул. Над головками клевера, рдеющими угольками, увивались тучами шмели. Откуда взялось это гудящее крылатое полчище? Тут встречались и черные шмели с золотыми оплечьями, и седовато-дымчатые, и янтарно-желтые, и полосато-пестрые. Мелькали и шмели с оранжевыми брюшками.

Где-то читал раньше, что шмель — отличный опылитель клевера. Так, видимо, и есть. Подивившись на дружную шмелиную армию, я тронулся дальше по призабытой проселочной дороге с чахлым полынком. Чуть погодя из-под ног моих порскнула зазевавшаяся горлинка, круто взмыв в голубую высь.

В этот миг и привлекло мое внимание басовитое, прямо-таки угрожающе сердитое гудение. Оглядевшись, увидел по ту сторону обочины дороги поросший мхом пень. Под старым пнем оказалось гнездо земляных шмелей.

Присел на корточки. Из гнезда вылетали мохнатые его обитатели. Вскоре возле лаза, расположенного у корневища пенька, остался лишь один большой шмель. Он-то басовито и гудел, быстро-быстро махая крылышками.