Виктор Баныкин - Ранняя осень

Так было и этим летом. На рассвете я сошел с теплохода, следовавшего из Москвы до Ростова, а уже в полдень был в старом бору — будто заявился в гости к закадычному другу.

Родные говорили: до моего приезда чуть ли не две недели шпарили дожди. И лишь с позавчерашнего дня установилось наконец-то вёдро. Мне советовали надеть видавшие виды кирзовые сапоги. Но я только улыбнулся. И отправился в лес в легких сандалиях.

Шел напрямки — с поляны на поляну, из лощинки в лощинку — и нигде не замочил ноги. Кругом было сухо. И воздух был сухой и легкий, насквозь пропитанный солнцем и смолкой.

Прямоствольные вековые сосны, как бы стремясь обогнать друг друга, тянулись до самого неба — у нас на средней Волге особенно высокого-высокого и густо-синего.

Здесь, внизу, не шелохнет былинка, но там — в вышине — зелено-кудлатые недосягаемые вершины зыбко раскачиваются из стороны в сторону, то и дело сталкиваясь друг с другом. И протяжно и глухо — и неумолчно — гудят. Это в поднебесье гуляет ветер, шерстя маковки исполинов, точно вихрастых малышей гладит по головенкам.

Иду все дальше и дальше. Иду к кургану, полюбившемуся еще с детства. На кургане высится, ровно маяк, сказочной высоты сосна-богатырша. Даже в самый тишайший полдень, когда воздух, кажется, совсем улетучился с планеты и все в лесу омертвело, даже тогда басовито гудит сосна-богатырша.

И вот я у заветного кургана. В косых голубовато-дымных лучах склонившегося к западу солнца горит золотым ясным столбцом царица леса.

По небу с ленцой, вперевалочку, плывут, будто сахарные, облака. И мнится — своими лебяжье-пуховыми животами облака задевают за щетинисто игольчатую макушку богатырши.

Закинув голову, я все смотрю и смотрю, не мигая, на раскачивающуюся, подобно маятнику, вершину древнего дерева, на проплывающие над ним облака.

Тут мне начинает казаться, что я уж видел однажды чудо — такое же вот первобытно-мощное и в то же время потрясающе красивое. Но когда, где это было?

И вдруг вспоминаю. Несколько лет назад мне довелось побывать в Стамбула. Вот там-то я и видел другое поразившее меня чудо — чудо византийского зодчества собор Ая-София.

Купол-полушар, венчающий собор, удивляет не только исполинским размером. Он поражает еще до сих пор умы человечества и своей земной, первобытной простотой, и необычайной, нерукотворной воздушностью, как бы паря в поднебесье.

Собор Ая-София и вспомнился мне у подножия величавой волжской красавицы, тоже как бы рвущейся ввысь, в заоблачные дали.

Прошлым летом жил я на Усе. Есть такая речушка у меня на родине в Жигулях. По мне, скажу вам, места эти лучше всякого Крыма.

Вода в Усе тепла и прозрачна. Белые песочки будто просеяны сквозь сито. По обоим берегам лесистые великаны. Гора с горой спорит: кто из нас выше, кто краше? В четверти же километра от моей палатки расхлестнулось волжское море: широкое-широкое, синее-синее.

Под выходной ко мне в гости из Ставрополя приплывал на моторке приятель — инженер-химик. Частенько за приятелем увязывался его десятилетний сынишка — долговязый Ванюшка, у которого, как и у моря, были бездонно синие глаза.

Я всегда радовался приезду Ванюшки. Этот смышленый малец был на все руки мастер.

Надо разжечь костер в непогодицу — попросите Ванюшку. Не успеете пару картофелин очистить для ухи, как горка сырого валежника будет весело потрескивать, охваченная языкастым пламенем. Захотели молочка — Ванюшка мигом сбегает с бидоном в соседнее село. И принесет непременно утреннее, да такое холодное — пьешь, пьешь и еще пить хочется.

И рыбачил Ванюшка всегда удачливее нас, взрослых. За какой-то там час мог натаскать на удочку с блесной килограмма два щурят. Знал малец и ягодные места в горах.

— Дядя Витя, а куда корзиночка у вас запропастилась? — спросит Ванюшка, накупавшись в Усе до гусиных мурашек на спине.

Отыщу я плетушку. Схватит ее Ванюшка, легкую, узорчатую, подкинет раз-другой выше смолянисто-черной головы с залихватским чубом. А потом крикнет отцу, занятому починкой навесного мотора:

— Пап, я по ягоды!

— Смотри не заблудись, — предупредит отец сынишку.

— Чай, я не впервой! — улыбнется Ванюшка во всю свою круглую рожицу, обгоревшую на жарком солнце. И побежит вприпрыжку по песчаной тропке в сторону зарослей ивняка, подступающих к горному отрогу.

А к обеду наш непоседа вернется с полной плетушкой душистой земляники.

— Пап! Дядя Витя! — закричит, не доходя еще до палатки, сияющий Ванюшка. — Эх, чего и видел я в горах! Вы даже поразитесь! — Тут Ванюшка переведет дух, смахнет со лба крапины пота. — Гляжу, а на вершине скалы… ну, совсем неприступной скалы… беркут. Большой и лохматый такой. Сидит и птицу какую-то терзает. Кидал, кидал я в кровожадину камешками, да разве до него докинешь!

И мальчишка долго еще рассказывает нам о разных «чудо-чудесах», которые довелось ему, востроглазому, увидеть в Жигулях.

Однажды в ночь на воскресенье я проснулся от яростного гула. Не сразу догадался, что гудели басовито полотнища палатки под напором ливня.

«Эх ты, и откуда он взялся? — подумал я. — Когда ложились, на небе звезды перемигивались».

Приподнявшись, просунул руку за спину Ванюшки, любившего спать у самой стенки. Нет, вода не подтекала ему под бок. Укрыв мальца понадежнее байковым одеялом, я скоро опять заснул.

А на рассвете меня разбудил Ванюшка.

— Дядя Витя, — шептал он мне в самое ухо, — проснитесь, солнышко восходит.

— Солнышко? — недоверчиво переспросил я, не открывая глаза.

— Ага, солнышко! Да вы поднимитесь-ка… я вам сейчас чего-то покажу.

По настоянию Ванюшки я осторожненько подполз к выходу из палатки. И посмотрел в щелку между тяжелыми, набрякшими сыростью брезентовыми полотнищами.

Небо было чистое, прозрачное, без единого пятнышка. Из-за старого бора медленно поднималось огромное, но такое пока еще заспанное солнце.

В двадцати же шагах от палатки глухо багровела Уса. На стрежне она курилась теплым парком. А по прибитой ночным ливнем береговой полоске проворно бегали, быстро-быстро перебирая тонкими ножками, крупные кулички. Ленивая волна, набегая на берег, думалось, вот-вот их смоет.

— Потешные они! — шептал Ванюшка у меня за спиной. — Видите, как кулички кланяются?

Пригляделся я, и точно: чуть ли не на каждом шагу кулички отвешивали кому-то низкие поклоны.

— До чего же вежливые, верно, дядя Витя, — не унимался Ванюшка. — Это они солнышку кланяются, с ним здоровкаются.

Похоже, правду говорил догадливый Ванюшка. Солнцу кланялись вежливые кулички, его, великое наше светило, поздравляли с добрым утром.