Иван Пузанов - В канун бабьего лета
- Название:В канун бабьего лета
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Современник
- Год:1974
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Иван Пузанов - В канун бабьего лета краткое содержание
В канун бабьего лета - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Пелагея стряпала на кухне, слышно было, как трещали дрова в печке. Сын Гаврюшка причмокивал во сне и лепетал что-то непонятное.
На днях, возвращаясь с окопов от самой Волги, Игнат шел к хутору через кладбище. Потоптался у затравевших и уже осевших бугорков, почитал фамилии на крестах, каменных плитах, вспомнил былые годы и тех хуторян, кого уже нет в живых. После похорон несколько месяцев у могилы Арсения Кононова стоял крест, потом пионеры и комсомольцы обнесли могилу железной оградой, поставили обелиск с красною звездой, рядом посадили куст боярышника. До самых холодов полыхал куст рдяными ягодами, в ненастье, он, как полою, прикрывал могилу от ветра и дождей.
В тот предзакатный вечер звезда над могилой Арсения пламенела под лучами багрового заходящего солнца. Разросшийся куст боярышника тихо и задумчиво шелестел листвою. А высоко в небе прерывисто гудели чужие самолеты.
И по сей день запах отсыревшей полыни напоминает Назарьеву похороны комиссара Арсения Кононова. Проходя мимо полянки, где были игрища, Игнат смотрел на покосившуюся каменную стену. Любил на ней сиживать Арсений.
Правы были хуторяне, предугадывая судьбу Лазарева. Несколькими месяцами позже свои же станичники повесили Силантия в Турции за жестокость и буйство. Отказаковал.
Игнат поглядел в сад. Лениво покачивала ветками яблоня, под какой в неглубокой ямке с давнишних пор лежит винтовка с патронами, наган. «Надо выкопать. Теперь все это может и спонадобиться», — решил Назарьев.
7
На редкость люто бушевала зима. В начале января с севера потянули тугие студеные ветры и застонали в верхушках тополей. Заходили, заклубились над хутором черные тучи, и повалил хлопьями снег. Густая метель замела тропы и дороги, поземка сравняла в степи бугорки и балочки. На косогоре у хутора, окутанные снегом, округлыми копнами возвышались кусты шиповника и боярышника.
За белыми холмами, за просторными сугробными степями Красная Армия разворачивала наступление на Южном фронте и освобождала хутора и станицы Донской области. Красная конница громила отборные казачьи корпуса. В городах спешно организовывались боевые дружины, они совершали смелые и неожиданные налеты на вражеские тылы.
За оружие взялись крестьяне. Большевистские подпольные группы вели активную подрывную работу — взрывали мосты, пускали под откос эшелоны, схватывались в ожесточенных боях с обученными, вооруженными до зубов белогвардейцами.
Казаки-добровольцы покидали фронт. Армия генерала Краснова таяла.
На Дону и Кубани, у берегов Черного и Азовского морей сшибались остатки белой армии с отрядами молодой Советской Республики. Там день и ночь стоял неумолчный гул, стон, плач и дикое лошадиное ржанье. Там крушились надежды, лились слезы бешеной злобы и отчаяния у потерявших окончательную веру на возвращение былого старого порядка в России.
В хуторах, станицах и городах пламенели красные флаги.
…Тянулись сумрачные унылые дни. Точила обида, жгла душу злость — глухая, невысказанная. Поджидал, надеялся на какие-то перемены в жизни Игнат. Ковырялся в огороде, отсыпался, отъедался, коротал дни и недели на отшибе с нелюбой женой. На свадьбе прижался к ней, поцеловал под строгим отцовским взглядом, под пьяный вскрик «горько», а потом и ласковым словом не обогрел души. Порою, сам того не сознавая, он мстил Пелагее за старшую сестру. Ему казалось иногда, что Пелагея ликует, что вышла замуж именно за него. Рада-радешенька — обабилась. Иной раз виделась во сне Любава, просыпался и сожалел, что проснулся. Где она теперь? Помалкивают все, будто сговорились, будто нет ее вовсе на белом свете. Может, где-то тут, рядышком?
Новая жизнь не сулила ничего, о чем думалось. Болела душа, не давала покоя. Не спалось ночами. Кому скажешь о боли своей? Непонятной будет она Демочке, что становился чужим, уходил под крыло к Ермачку. У него теперь свои заботы, своя жизнь. Матвей Кулагин был чужим, таким и остался. Тесть гнет свое, жалеть ему не о чем, колготится в коммунии, как в стаде. Пелагея… Молчит Пелагея. Поди, сама не знает, чего хочет. Боязно ей, замужней, в коммунию одной подаваться и дома тошно с угрюмым, молчаливым мужем. Тихо во флигеле, лишь часы-ходики мягко и монотонно отсчитывают минуты тяжких серых дней. Отец с матерью пригорюнились, притихли в ожиданье. Что же будет-то? А может, где-то есть люди зорче, что видят дальше? Есть люди, перед какими можно выплеснуть, не таясь, горе свое? Душно, тягостно в хуторе, как в глубокой яме, в какую не заглядывает солнце.
Придонские степи омылись вешнею водой, зазеленели. У хуторов и станиц реки вошли в свои берега. С юга дохнули теплые ласковые ветры. И лишь в густых зарослях, в глубоких оврагах серел волглый ноздреватый снег, источая холод.
Вышел Игнат из дома, поглядел с Красноталового бугра на дальнюю синеву хуторов и, обходя сторонкой новую жизнь, подался по знакомым тропам округи. Вначале он, обманывая жену, брал сеть и говорил: «Ухожу, я, Палага, рыбалить». На дальней заброшенной левада за садами кидал сеть в неглубокий колодец, а сам прямился на соседний хутор. В просторный курень гостеприимной вдовы сбегались по вечерам жалмерки, девки-перестарки, недавние дезертиры, что прятались в душных сараях и катушках, а теперь вылезли на люди понюхать новую жизнь и на отшибе отгуляться вдоволь за былую добровольную отсидку. Знали, сердцем чуяли бабы, какие надобны песни казакам в такую пору. Угодить старались за веру и правду потерпевшим. Кривя губы, тянули жалостливо:
Не с кем, не с кем эту думу горевать,
Не с нем, не с кем разгова-аривать…
Одна песня сменялась другою:
Как умру, как умру я,
Похоронят меня…
И какой-нибудь растроганный казак, желтый в лице от долгой отшельнической жизни в сарае или на чердаке, смахивал рукавом слезу, лез целоваться к девке. Она не отпихивала исхудалого, истрепанного казака: пообедняли хутора мужчинами и парнями, когда-то еще выпадет развеселая сладкая минута обняться.
Выпивал Игнат за ночь много, охмелев, пел одну и ту же песню: «Эх, всему роду немилая, мне, младцу, постылая…» Обводя сердитым взглядом завеселевших молодых баб, кричал:
— Танцуйте, сволочи! Может, уж и не придется весело пожить!
На первый день пасхи девки завалили стол мочеными яблоками, квашеной капустой, огурцами. Поволокли из погребов соленые арбузы, выскребли в закромах амбаров муку, напекли высокие сдобные хлебы. Пили и орали, не таясь, при распахнутых окнах.
За длинный стол в зальной комнате усаживались чинно, молчаливо, подпоясанные и застегнутые. После первой рюмки развязывался разговор.
— Как будем жить, а?
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: