Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

— Я тоже думаю об этом, — призналась Флора. — Раньше винила только себя. Недавно обозлилась и на тебя: ты ведь всегда был рядом со мной, умный, понимающий и предусмотрительный. Но отчего ты легко отдал меня другому? Отчего ты не разглядел вовремя своего Ахата, который в школе не сводил с меня глаз и крался ко мне, как кот к сметане? Я оступилась, но где ты был, почему избегал, ни разу не поговорил со мной?.. Все могло быть по-другому, как у людей…

Голос ее перехватило.

Равиль приподнялся и легонько привлек женщину к себе.

— Нам не так уж много лет, — мягко сказал он. — Не надо плакать о том, что было и чего не вернешь. Лишь бы впереди был свет.

— Пусть твоя мама думает обо мне, что хочет, — сказала, не скрывая слез, Флора. — Я сделаю все, чтобы помочь тебе справиться с болезнью.

Равиль опять привлек ее к себе, осторожно поцеловал в шею.

— Закрой дверь, — попросил он шепотом.

— Что? — не поняла она.

— Дверь… — сказал он и сжал пальцами ее кисть.

— Что? — она посмотрела на его ставшее напряженным лицо, волнуясь, попросила: — Пусти же руку, я не могу встать.

Флора легко, на носках, пробежала к двери. Ее крепкие, узкие в голени ноги замерли на пороге, звякнул крючок. Флора теперь бежала от двери, и он ощутил лицом ее маленькое плечо.

— Ну? — говорила она, волнуясь все больше. — Равилек мой… Где ты был раньше?

…Дождь лил не стихая ни на минуту. Занавеска мешала Равилю видеть соседский дом. Наверное, он весь в пене и брызгах и дождь скатывается с крыши не тонким, прозрачным водопадом, но целые реки его обрушиваются в кусты малины и крапиву.

Рядом с ним лежала женщина, покорная и тихая. Равиль приподнялся на локте и заглянул ей в лицо. Флора не мигая смотрела на темное железное кольцо в потолке.

Он провел мизинцем возле глаз.

— Морщинка возле рта, — сказал он. — Летом ее не было.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросила Флора. — Почему люди не научились делиться здоровьем? Умирающий от голода человек может последнюю корку хлеба отдать близкому человеку. — Она повернулась к Равилю. — Моего здоровья хватило бы нам надолго.

Флора взглянула на часы и заторопилась.

— Мне пора на дежурство, — сказала она и быстро поцеловала Равиля. — Я забегу на обратном пути.

Флора надела плащ и вышла под дождь.

Равиль лежал в узкой постели, еще хранившей в себе тепло женщины, и старался не думать о завтрашнем дне.

Взгляд его остановился на часах, и он вспомнил, что уже вечер, но матери до сих пор нет. Дождь по-прежнему с железным стуком колотил в тонкие стекла. Равиль без света лежал в постели и думал о желтом страшном болоте Сары-Куль. В дожди и сухая полянка становилась там несущей беду трясиной. Телята, козы и собаки, если забредали в непогоду на Сары-Куль, обратно не возвращались. Их больше никто не видел. Лишь иногда долетали предсмертные крики животных и долго помнились одиноким прохожим, что далеко обходили гиблое место. И людей немало затерялось в пучине Сары-Куля.

Равиль с открытыми глазами видел маленькую, тщедушную фигурку матери, что неуверенно пробиралась среди зыбких трав болота. Фигурка плутала над бездонной топью, и память раскрывала Равилю все светлое из его далекого детства, озаряло жарким, чистым пламенем лицо матери. В пустой темной избе, которую равнодушно трепал холодный ветер с дождем, Равиль, изнемогая, боролся с памятью.

Хлопнула калитка. Со двора вбежала Флора, зажгла свет и подошла к постели. С нее текло ручьями.

— Что с тобой? — ласково спросила она и провела ладошкой по спутанным волосам Равиля.

— Инэй не вернулась с Сары-Куля, — сказал он. — Я лежу тут и ничего не могу поделать.

— Я по дороге на работу забежала к Тимер-Булату. Он с товарищами уехал за Аминой-апа.

— Правда? — Равиль немного успокоился. — Ты сама видела, он уехал? Что ж, на моего брата можно положиться. — Равиль, помолчав, добавил: — Боюсь ночей. Боль, как зверь из кустов, кидается. Вот и сейчас…

Флора посмотрела на серое лицо Равиля, прилегла на край постели и прижалась к нему животом. Тепло ее горячего тела согрело Равиля.

Они лежали молча. Равиль слушал, как возле его уха часто и сильно толкается сердце женщины и гонит кровь по телу горячими, упругими струями. Тяжкий ком внутри его слабел и рассасывался, и Равиль крепко уснул.

Он не слышал, как возле дома остановилась машина и Тимер-Булат завел в дом смертельно уставшую мать. Она, не удивившись Флоре, легла на топчан возле печки и спросила чуть слышно:

— Спит сын? Ел хоть немного? Ну, ладно…

Равиль проснулся на рассвете. Мать сидела рядом и смотрела в лицо сыну.

— Болит? — спросила она. — Потерпи еще немного, сынок. — Лицо ее просветлело. — Я ведь отыскала сушеницу. Вчера забралась в самое логово Сары-Куля. Болото раскисло, пора, думаю, уходить. Да вдруг увидела одну травинку сушеницы, другую и без памяти от радости начала обегать все кочки. Дождь идет, стемнело. Смотрю, куда ни кинься — везде под ногами топь. Села на бугорок, и он вроде оседает, болотная жижа к ногам подбирается. Встала — по колени в болоте стою. Ноги вытянуть уж сил нет. Прощайте, родные мои сыночки, думаю. Плачу, что не сказала тебе последних моих желаний. Еще вспомнила: и тело мое, по-людски не погребенное, далеко от Салимгарея будет лежать. Горько мне стало… Вдруг издалека голос Тимер-Булата слышу — раненым быком кричит. Я голос подала, слабый, себя чуть слышу — но внял он материнскому зову. По жердям, по бревнышкам ко мне подобрались. По пояс уж стояла…

Равиль, онемев, слушал страшный рассказ.

— Что ты могла наделать… — сказал он и отвел глаза от спокойного, бесстрастного лица матери. «Когда же это кончится? — подумал он и впервые в жизни ощутил неприязнь к самому себе. — Скоро я перестану быть обузой близким?»

Этим утром Равиль лежал вялый и равнодушный и ни о чем не думал. К тупым болям он привык, как может привыкнуть к ним человек, не теряющий надежды встать на ноги. Но сегодня было так мало сил, что надежда почти угасла.

Мать ходила по кухне.

— Опять ты будешь поить меня этой горечью? — спросил Равиль, закрывая глаза.

— Буду, — сказала мать. — Зубы сожмешь — и то буду.

Она сняла с плиты горячую кастрюлю, процедила в кружку отвар и дала сыну.

Равиль отхлебнул глоток и сморщился.

— Где ты отыскала эти горькие травы?

— Пей, — сурово ответила мать. — Знай: тут соки земли.

Равиль допил мутную горечь, откинулся на подушку и сказал с тоскливым раздражением:

— Уже месяц ты мучишь меня этим пойлом. От него мне только хуже.

— Потерпи, — сказала мать и украдкой вздохнула. Равиль уже не в первый раз читал в ее глазах растерянность. «Хоть бы меня, а то и себя изводит», — подумал он, снова раздражаясь.