Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Леонид Иванович:

— Уже когда отстрелялись и десант ринулся через Свирь, я все всматривался: где там мой рябой солдатик с фляжкой. Но над Свирью стояли огонь и дым, перемешанные с туманом.

Сорок лет спустя, во все глаза глядя друг на друга, они вспоминали разные мелкие подробности и ахали от удивления:

— Неужто это был ты?

— Я, конечно.

— Да как же ты меня запомнил?

— А рябинки на лице.

— Верно. А я только и помню танкиста в шлемофоне.

— Точно.

— Ну и ругал же я артиллеристов, когда переправлялись, а недобитые фашисты полоскали нас. Тебе не икалось?

— Этого не помню.

Они сидели на скамейке, смотрели на море, на застывший на горизонте большой смутно-голубой пароход, похожий на чудо, на гору Кошку, свалившуюся на солнцепеке одним своим ухом прямо в синее море, и вспоминали прошедшую войну, своих друзей-товарищей, которые полегли в боях, и говорили о том, что, слава богу, все это позади, ну а вот им выпало жить, и жить хочется хорошо и долго.

Вскоре после того боя на Свири Леонид Иванович Загайнов был ранен и демобилизовался инвалидом. Теперь он доктор юридических наук и работает в Институте государства и права Академии наук СССР. А Амирхан Сейтмаганбетов после, как взяли Олонец, кончил войну в Вене и вернулся домой в сорок седьмом. Сейчас он — ответственный партийный работник в Новороссийском районе Актюбинской области. Года три назад здесь, в санатории, он узнал, что награжден орденом Трудового Красного Знамени. Среди тех, кто пришел его поздравить, был и Леонид Иванович. Но тогда они еще не знали, что знакомы почти сорок лет.

И чего только не случается в этой жизни...

1982 г.

Этот странный яшули Ашир Аннабаев отличается от своих сверстников тем, что в свои восемьдесят с лишним лет не страдает старческой бессонницей. И это обстоятельство, кроме всего прочего, имеет еще одно важное преимущество. Старый человек, еще не потерявший способности удивляться, открывать новое с высоты прожитых лет, он во все глаза смотрит на окружающий его мир, а это так удобно при свете дня.

Некая странность его и в том, что он не просто ходит, скажем, по улицам, но подолгу стоит в местах, на первый взгляд ничем не примечательных. Ну, на пример, вот здесь, у старой глинобитной кибитки, под старым одиноким деревом. Впрочем, и кибитка, и корявое от старости дерево — только в его воображении. Да, стояла когда-то на этом месте и кибитка с подслеповатыми оконцами во двор, обнесенный дувалом, шумел в голых ветвях теплый ветер с предгорий в тот далекий мартовский день. Ну да, на этом самом месте, если память ему не изменяет, все и происходило. Молодые были, горячие. Собирались по первому зову секретаря комсомольской ячейки Реджепа Чарыева. Это тот, у которого сын сейчас генерал. Чарыев совсем молодой тогда был, но знал что-то такое, что выделяло его среди них. Великий дух жил в его душе, если даже баи, которых поприжала Советская власть, побаивались его. За ним шла вся дехканская голытьба.

По молодости лет сын батрака и сам батрак Ашир Аннабаев, не задумываясь глубоко, безоглядно верил в то новое, что вошло в их жизнь.

В марте двадцать четвертого, спустя два месяца после смерти Ленина, Чарыев сказал им:

— Мы все должны провести линию товарища Ленина. Самые достойные будут приняты в партию.

После того собрания вон сколько пролетело лет — вся жизнь. Забылись детали, подробности, поистерлись имена, но остался тот неистребимый революционный дух. Чарыев тогда сказал:

— Надо учиться.

И еще он сказал, что так завещал Ленин. Ашир Аннабаев уехал в Ашхабад, и за учебой открывалась ему новая жизнь. Он вел пропагандистскую работу среди красноармейцев, и тут его приметил и отличил командир полка Смирнов. Молчаливый, бритоголовый. Говорили, что всю молодость он провел на царской каторге. Он-то и дал ему рекомендацию в партию. Это было перед самым окончанием рабфака. Ашир возвратился в Кипчак учителем.

Той школы теперь нет. Ее позже разнесли басмачи. Но первых пятьдесят учеников Аннабаев довел до четвертого класса. Сейчас нет-нет, услышав знакомую фамилию в разговоре, вспомнит: «А не внук ли это того самого упрямца, который, приходя в класс, никак не мог привыкнуть к парте и сидел весь урок на полу, подвернув под себя ноги?» Как они горевали по той первой школе. Ведь они ее сами своими руками слепили — неказистую, с маленькими окнами, с глинобитным полом.

Теперь Ашира Аннабаева наперебой приглашают в другую школу. Эвон вознеслась — лучшее строение в Кипчаке. А может, лучше все же детский комбинат? Садик, ясли... Хотя нет, школа лучше. Она дороже, потому что и эту новую тоже закладывал он.

Сейчас здесь десятилетка, и в ней почти полторы тысячи учащихся, и директор ее Байрам Мамедов — («Не правнук ли он того сорванца?..» — по привычке думает Аннабаев) — так вот, директор школы всякий раз при встрече говорит:

— Уважаемый яшули, что-то давно не заходили к нам. Наши дети всегда рады своему главному учителю.

Потом в Кипчаке создавали колхоз. Велиев Мерет был первым председателем. Какие страсти разгорелись! Не понять, от чего было жарче — от палящего ли солнца, или от бури, бушевавшей в душах людей. Недавно приехал в гости в родной Кипчак генерал. Сын того самого Чарыева, что был когда-то у них секретарем комсомольской ячейки. Разговорились об Афганистане. Тут ведь вот рядом граница, рукой подать. Переживают все, что там и как. Ну революция, ну скинули короля, а дальше? И слушая молодых, Аннабаев думал, вспоминая те далекие тридцатые годы: «Им там в Афганистане легче. Только взгляд кинул на нашу сторону, только поглядел на поля, на их Кипчак, выросший и вверх и вширь — не надо и агитировать. Мы же шли, как в песках — не было троп, не было хоженых дорог».

...Ах, Кипчак, Кипчак — тут и воздух другой, и земля иная, и небо совсем не такое, как повсюду. Но уезжает опять Ашир Аннабаев из родных мест. На этот раз далеко, в неведомую Москву, в Коммунистический университет трудящихся Востока...

Москву он узнал и полюбил душой другого, запомнившегося на всю жизнь человека — Ага Каррыева. Отец его потомственный дехканин, родом был из Кипчака. Сам Ага в Москве переводчиком у туркмен, учившихся в университете.

— Ты не смотри, что здесь все не так, как в Кара-Кумах, — внушал он Аннабаеву. — Москва это тоже, как наш Кипчак, только больше. Ты гляди на людей. Вон старик, он как наш яшули Дурдыев. Помнишь Дурдыева?

Много лет спустя этот веселый черноглазый переводчик Ага Каррыев стал крупным ученым, вице-президентом Академии наук республики. А та самая просторная и светлая школа, что стоит сегодня в центре Кипчака и фундамент которой закладывал он, Ашир Аннабаев, названа именем Ага Каррыева.