Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Он молчал долго, минут пять или шесть, пока они шли вдоль газона под Кремлевской стеной.

Пять-шесть минут — длинный срок. Вполне достаточный, во всяком случае, для того, чтобы принять безрассудное решение. Впрочем, такое ли безрассудное, если женщина, идущая рядом с тобой, тебе удивительно нравится, хоть ты и знаешь ее недостатки, много, целый букет? С нежностью своей не поспоришь. Влечение свое не прогонишь прочь.

Он сказал:

— Поедемте, Кира Антоновна.

Нужно, чтоб она поняла: намерения у него самые серьезные.

— Митьку, сынишку моего, с собой бы взяли. А то знаете… — заговорил Василий Максимович развязно от ужасающего смущения, — один наш сотрудник — ларинголог — покупает «победу», а своего «москвича» продает, и я подумываю…

Оно увидел, как заалела Кирина щека, даже ушко зарделось.

— Я вас увидел еще в марте у Катюши, и вот… С первого, как говорится, взгляда. Я очень волнуюсь. Ничего пока не отвечайте, подумайте, это так естественно, что вы сейчас ничего мне ответить не можете, так понятно! Не надо! — принялся убеждать Михеев, боясь и того, что она слишком быстро согласится, и того, что слишком поспешно скажет — «нет».

— Но уверяю вас, что вам со мной, что я… что вы…

Он покраснел, как пожарная машина, вынул скомканный платок, вытер лоб.

— Вы обещаете мне подумать?

— Подумаю.

Он взял ее за руку, рука у него была большая, мягкая, влажная. Кира осторожно высвободила свою.

— А теперь я пойду, Василий Максимович. Можно, я пойду домой?

Он постоял и посмотрел ей вслед сквозь свои очки.

Она шла быстро — маленькая, ладная, чуть наклонив голову. Вдруг остановилась.

Обернется?

Нет, нагнулась, поправила ремешок от туфли.

И снова пошла…

Дома Кира нашла какой-то особенный порядок.

Накануне Тоня отправила двойняшек на дачу. Теперь она лежала на оттоманке. Уже полнеть начала Тоня, бедра раздались, грудь стала выше. Лицо ее было бледно, но спокойно.

Тоня поднялась, поправила волосы, с силой провела ладонями по щекам:

— Я сегодня его видела.

— Да?.. — Кира не знала ни имени, ни фамилии Павла Карманова. Тоня ни разу не произносила их при Кире.

— Цемент завозил, мел, тросы. — Тоня рассмеялась с тихой нежностью и снова потерла лицо ладонями. — Загорел, просто не узнаешь. Молодежь… чего с нее спрашивать?

— А вас он видел?

— Меня? Нет, меня не видел.

Тоня посидела еще с минутку, свесив ноги с оттоманки и разглядывая свои тапки, потом встала, порывистым движением открыла ящик комода и вытащила из-под старья гитару.

Тронула струны осторожно, как бы боясь обжечь пальцы.

— А какой он, Антонина Карповна? Какой из себя?

Тоня в ответ запела тихим низким голосом, импровизируя под свою гитару.

— Вот едет парень, — пела Тоня, — дорогой лунною, и тросы, мел, да и цемент везет, гитара старая, да семиструнная, дорога дальняя бежит себе, бежит… Вот едет милый мой дорогой дальнею, он на трехтоночке цемент себе везет, дорога длинная, дорога лунная, ох, Кира, Киронька, а мне все не везет!..

— Дальше! Пойте, Антонина Карповна!

Кира влезла на оттоманку и обхватила колени руками. Ее захотелось представить себе загорелого человека, который везет цемент и тросы. Но она увидела скуластое с узкими глазами лицо и высокий от намечающейся лысины лоб.

— Пойте, еще пойте!

— Вот едет милый мой, да и двойняшечки, мы вместе едем далеко-далеко… И едет наш малыш дорогой лунною, и на душе нам очень, очень хорошо!

— А ты что — реветь? — спросила Тоня Киру. — Погоди… вот, слушай…

— Зеленый! — сказала Кира. — Не голубой, а зеленый… Зелененький!

…— Теперь, товарищи, вы имеете представление о трехчастной картине «В путь-дорогу», которую мы с вами будем снимать на Петроозерском вагоностроительном заводе. Проследим всю историю возникновения вагона, вплоть до того момента, когда он выйдет готовенький, блестящий, весь пропитанный запахами дерева и лака, аппетитный, как только что снесенное яйцо, и отправится в путь-дорогу на много лет по всем магистралям страны.

Мусатов свернул в трубку сброшюрованные листки.

Он сидел на подоконнике распахнутого окна. За его спиной темнело небо и зацветали липы; запах проникал в большую пыльную комнату с письменными столами и шкафами.

Блох подремывал на стуле, сложив ручки на круглом животе; все остальные расположились на столах: стулья унесли для какого-то заседания, да так и не принесли обратно — час был поздний, фабрика опустела, только в монтажных еще горел свет.

— А теперь я хочу сказать несколько слов каждому из членов нашего небольшого коллектива, исключая Льва Наумовича, который, пожалуй, сам захочет сказать какие-то напутственные слова мне.

— Ай, бросьте, — встрепенулся старик.

— Мария Георгиевна, — обратился Мусатов к Сердечковой, — я очень рад, что мы будем работать вместе и на вагоностроительном, и на Кавказе. Я не постесняюсь сказать при всех, что считаю тебя своим добрым другом, товарищем…

— И я — тебя! — воскликнула Маруся.

— Ну вот. Куда как умилительно, сил нет. А все же должен честно признаться, зная некоторые особенности твоего характера, что твоя нетерпимость, необъективность иной раз сильно вредят в работе. Подумай об этом, Мария Георгиевна.

Толя Сегал — вы хороший ассистент, Толя, способный, умелый. Я ни во что не собираюсь вникать, вы парень холостой, свободный, но попрошу вас в экспедициях вести себя строже.

Ты, Саня Куманек…

— Да я зна-а-аю, Виктор Кириллович…

— Ну вот и отлично, коли знаешь.

«Теперь я, теперь я, теперь я», — колотилось Кирино сердце.

— Ох, Кира, Кира. Мы советовались со Львом Наумовичем, пусть он подтвердит. Лев Наумович далеко не уверен в том, что вы справитесь, Кира, в Петроозерске. И все же я настоял, Кира, чтоб ехали именно вы, а не кто-нибудь другой из администраторов. Потому что только так, с налету, врасплох, как у нас говорят, вы чему-нибудь научитесь. Видите, какую я беру на себя ответственность. Но вы молодой, здоровый, совершенно нормальный человек. Я почему-то верю в вас, Кира. Хочу верить.

…И вдруг опустела комната.

Кира и не заметила, как это произошло, они тут еще пошумели, кажется, и ушли; а она так заволновалась, такое ее охватило смятение, что сдвинуться с места не сумела.

Как он сказал? «Молодой, здоровый, нормальный»? «Я верю в вас»?

Бог мой, но ведь она действительно не справится в Петроозерске одна, без Блоха. Она ничего не сумеет там наладить и ничего не сможет организовать.

Никуда она не поедет. И на фабрике не останется. Ее не уволили, как она того опасалась, так теперь сама уйдет.