Пауль Куусберг - Кто он был?

Может быть, так оно и было, но какое она имеет право обвинять Алису. Когда Эндель и Алиса поженились, он был гол как сокол, не было у него тогда ни дома, ни машины, и на заводе он был на птичьих правах, для англичан всего лишь bloody foreigner, проклятый иностранец. Эндель сам рассказывал ей, каким одиноким и всеми покинутым чувствовал он себя, Алиса не дала ему пасть духом, благодаря Алисе он поверил в себя. Родители Алисы были против их брака, англичане вообще редко роднятся с иностранцами, а Эндель был к тому же беженцем с Восточных земель; отец Алисы до самого своего смертного часа считал его нацистом, нацистов старый Томсон ненавидел. Из-за него, Энделя, Алиса ушла из дома, вначале они несколько лет прожили в тесноте в темной наемной комнатушке, Алиса его жалела и ободряла.

Теперь Мария Лыхмус знала и то, что не только из-за Алисы Эндель не приехал навестить ее. Конечно, и Алиса могла из опасения потерять мужа и отца своих детей отговаривать Энделя от этой поездки, серьезная женщина и должна держаться своего мужа, если она его хоть сколько-нибудь ценит, держаться ногтями и зубами. Да, свою роль могла сыграть и Алиса, но, по-видимому, дело куда сложнее. Не страх ли удерживал Энделя? Страх и неуверенность, что в общем-то одно и то же. Когда они говорили о смерти Харри, Эндель сказал, что он очень хотел приехать на похороны, ведь они с Харри были сильно привязаны друг к другу, своего первого сына он назвал тоже Харри; он и приехал бы непременно, но ведь выездные документы за день-два не оформишь, ни одного покойника не будут держать на земле до тех пор, пока ты не прорвешься наконец сквозь бумажные заслоны. Матушка Лыхмус тогда поверила сыну, на оформление ее бумаг тоже ушло много времени, и все же Эндель скрыл от нее самое главное. Может быть, сын и не сказал бы всей правды, Эндель старался показать ей свою жизнь и дела в самом лучшем свете — чтобы ее материнское сердце успокоилось и она не слишком тревожилась из-за него, — не понимая, что матери всегда болеют душой за своих детей, живи они хоть в земном раю. Она бы так и не добралась до сути, если бы не Паульман, Олев Паульман — мрачный коренастый мужчина, с которым Эндель подружился в лагере и который взял его там под свою защиту. Мужики постарше и посильнее терроризировали тех, кто моложе и слабее. Вместе они и приехали в Англию искать счастья и свободы. Захмелевший Паульман говорил и о таких вещах, которые Эндель прятал за семью замками.

Матушка Лыхмус хорошо помнила, о чем говорили в тот вечер и кто что сказал. Эндель пригласил в гости Олева Паульмана и Лео Смита, с ними двумя он поддерживал отношения, а вообще-то, судя по всему, жил уединенно, гости у них не бывали. Не захаживали к ним и родственники Алисы. То ли братья и сестры Алисы не признали Энделя своим, считая себя выше какого-то пришлого чужака, то ли их мало интересовали родственные отношения. Эстонцев в тех краях было немного — помимо Смита и Паульмана еще двое-трое; один из них, некто Ляхкер, вроде Кютмана, долго не давал покоя Энделю, все приставал с разными подписными листами и петициями, а когда увидал, что Эндель не поддается и запугать себя тоже не дает, отстал от него. Смит приехал в Англию вместе с Энделем и Паульманом, Лео Смита в Германию привела та же дорожка, что и Энделя, а Паульман служил в эстонском легионе. По словам Энделя, Паульману не везет, шестнадцать лет он гнул спину на угольной шахте, теперь перебивается случайными заработками, шахты закрыли — они перестали приносить доход. Паульман опускается все ниже, попивает, но сердце у него золотое. А вот Лео Смит преуспел, его отец держал в Таллине бензозаправочную станцию, прежние связи отца с фирмой Шелл и фунты в английском банке помогли сыну крепко стать на ноги. Отец Смита — в Эстонии отец и сын были Шмидтами — умер от разрыва сердца в сороковом году после национализации. Смит — человек обязательный, это он устроил Харри на работу. Паульман, серьезный, даже суровый на вид, казался лет на десять старше своего возраста. Зато беспрестанно улыбающийся во весь рот Лео Смит, которого все величали мистером или менеджером, а Паульман, подтрунивая, даже сэром, выглядел намного моложе своих лет, его лицо сияло здоровьем. Менеджер пришел со своей женой, молодой жизнерадостной женщиной, которая по годам годилась Лео Смиту в дочки.

В тот вечер говорили о многом. Сначала они наперебой расспрашивали у нее, Марии Лыхмус, об Эстонии, задавали и какие-то нелепые вопросы: правда ли, что в школах учатся на эстонском языке, а городские дети — эстонцы они или русские? велика ли плата за лицензию, дающую право торговать на рынке, и неужели в Эстонии разрешают ходить в церковь? Она отвечала, что знала и как умела. Впросак она попала с ответом на вопрос Лео Смита: как теперь в Эстонии организована продажа бензина и смазочных масел? Мария ответила, что бензин продают на бензозаправочных станциях, но Смит хотел знать подробности — марки бензина и масел и цены на них, вот тут-то она и спасовала. Меньше всех спрашивал Паульман, его интересовало только одно: знает ли Мария хоть одного человека, служившего в германской армии, и если знает, как он теперь живет? Мария ответила, что она знает двух таких бывших вояк, оба живут и работают как и все другие; один из них, тот, что служил в полицейском батальоне и участвовал в поджоге деревень в Ленинградской области, отсидел положенный срок. Потом все говорили вперемежку, каждый о том, что у него наболело. Разговаривали на эстонском, но и на английском языке, на английском тогда, когда обращались к Алисе. Алиса оставалась все время с ними и зорко присматривалась к каждому, менеджер Смит переводил ей. Поведение Алисы казалось матушке Лыхмус теперь, задним числом, ярким доказательством того, что Алиса тревожилась за своего мужа. Кто знает, что Эндель говорил своей жене об Эстонии, может, в минуту досады или отчаяния грозился вернуться на родину. Со зла мало ли что можно сказать, со зла или когда горе тебя так к земле пригнет, что весь мир черным кажется, ни один лучик не светит. Во всяком случае, весь тот вечер Алиса была начеку. Но ничего такого, что могло бы встревожить Алису, не говорилось. Может быть, только тогда, когда стали обсуждать, кто же они теперь — Эндель, Лео и Олев, и Аада — Аадой звали молодую жену Смита, вторую жену, как выяснилось, с первой Смит разошелся. Что касается ее, Марии, то все были единодушны в том, что она эстонка. Эндель тоже назвался эстонцем, и это обрадовало матушку Лыхмус. Менеджер Смит сказал, что у него две родины — Эстония и Англия, на это Паульман с издевкой заметил, что две жены у одного сэра могут, конечно, быть, но не две родины. О себе Паульман сказал, что он человек безродный — без родины и без национальности, на это Мария возразила, что у каждого человека есть родина. На ее слова Паульман ничего не ответил. Зато очень оживилась миссис Смит, которая с жаром стала говорить, что об Эстонии она не помнит ну ничегошеньки. Ее увезли, когда ей было три года. Помнит только комнату с перегородкой и то, что уборная находилась в коридоре, а ванной комнаты не было вообще. Мать подогревала воду на плите и мыла ее в оцинкованной ванне. Всякий раз, когда она вспоминает Эстонию, ей припоминается большая синевато-серая цинковая ванна, которая стала словно бы символом родины. Они жили в районе Каламая, название улицы она забыла, а может, никогда и не знала его. Зато точно знает, что дом принадлежал им. Она захотела увидеть настоящего эстонца, поэтому и пришла со своим мужем в гости, сами они никакие уже не эстонцы.