Евгений Гущин - Дом под черемухой

Степан принес (ему помогали мужики) тушу с лиловыми печатями, тушу положили на огромную чурку.

Подошел рубщик, тщедушный, с бегающими глазами мужичонка, в грязном халате, весь какой-то мятый. Опытно определил, что главная тут Евдокия, и заискивающе улыбнулся ей.

— Как рубить будем, хозяйка? — спросил тихо, со значением.

— Первый раз, что ли?

— Да нет, не первый. — Он усмехнулся. — А только я по-всякому могу разрубить. В общем, килограммчика полтора, и всё будет по путю.

— Мы заплатили за рубку. Вот квитанция.

— Ты за какую рубку заплатила, дорогуша? За обнакновенную. А я тебе хитро порублю. — Он подмигнул сизым глазом. — Со всеми потрохами за первый сорт продашь. Без отходов.

— Катись-ка ты, дядя, — проговорила Евдокия, с ненавистью глядя в мятое лицо рубщика.

Тот пожал плечами.

— Хозяин — барин, — и, воткнув топор в чурку, стал закуривать.

— Ты чего? — глянула на него Евдокия.

— Как чего? Видишь — курю. Положено.

— Степан, давай руби! — велела Евдокия.

Тот молча высвободил топор, поплевал на руки, принялся рубить.

Очередь нетерпеливо загомонила.

Рядом расположились Нинша с Володькой, Галка и Валентина с родителями, и возле всех стояли очереди.

— Почем нынче мясо-то? — крикнула Евдокия Колобихиной. Та растерянно заозиралась. Спросить не у кого. Больше с мясом никого нет, только налобихинцы. Не у очереди же спрашивать. У очереди и продавца интересы разные. Одним хочется продать подороже, другим — купить подешевле. Колобихина крутилась и туда и сюда, не знала, как быть.

— Товарищи, почем нынче мясо? Кто знает? — спросила Евдокия у очереди, но люди, удивленные непривычным здесь обращением «товарищи» и простодушием продавца, неловко молчали.

Рубщик затоптал окурок и не выдержал, подошел.

— Не скупись, хозяйка. Полтора кило — и всё по путю. И верную цену скажу. Не прогадаешь, — зашептал он.

— А я и не выгадываю! — громко и весело крикнула Евдокия. — Зачем мне выгадывать? Я наживаться на народе не собираюсь. Как вон те купцы! — кивнула она на фруктовые ряды. — Лишнего не возьму! Так почем же мясо-то? Неужто никто не знает?

— Так по три с полтиной продают, — подалась вперед какая-то старушонка, которая все это время жалась к прилавку, боясь, что ее выдавят, цепко держась сухими, крючковатыми пальцами за край гнутого алюминиевого листа. — По три с полтиной, матушка!

— По три с полтиной так по три с полтиной! — громко отозвалась Евдокия, чтобы не только очередь слышала, но и Колобихина, и другие налобихинцы.

— Кооперативное мясо и то по четыре продают, — мстительно сказал рубщик, в сердцах сплюнул и отошел. Стоя возле овощного ларька в обществе троих таких же мужиков в грязных спецовочных халатах мышиного цвета, он, видимо, рассказывал им про Евдокию, потому что все они с интересом на нее глазели.

«Смотрите, — с непонятной для самой себя злостью и возбужденностью думала Евдокия, — не видали такого чуда? Честный человек для вас невидаль? Вот так-то!»

Торговля шла бойко. Люди брали помногу, по пять-шесть килограммов сразу, и Евдокия гадала: то ли уж она и вправду так занизила цену, что люди спешили набрать побольше, пока хозяйка не хватилась, то ли уж очень редко колхозники в эту пору возят сюда мясо, так редко, что, когда оно есть, покупают впрок, чтобы лишний раз не давиться в очереди. А очередь к ней стояла большая, до самых фруктовых рядов.

Когда Евдокия справлялась о цене у очереди, Нинша сделала подруге испуганные глаза, показывала ей, чтобы не глупила, но Евдокия нарочно не замечала тайных знаков, и Колобихина, отрешенно махнув рукой, тоже принялась торговать по той же цене. Просить больше, чем звеньевая, казалось неудобным. Бросая на весы кусок мяса, Нинша сердито взглядывала на Евдокию, которая торговала слишком уж весело, будто невесть какие барыши наживала. «Надо же… спросила цену у первого попавшегося да и рада-радешенька. Простодырая же ты, Дуська, ох простодырая! Мало того что сама будет в убытке, так и всех остальных наказала. Теперь даже полтинник не набросишь. Испортила, можно сказать, всю торговлю».

А Евдокия и правда торговала весело, бойко, и лицо у нее было до того довольное, до того счастливое… Очередь торопила, и она едва успевала поворачиваться и скоро устала. Мясо взвешивать было нетрудно. Куски Степан отрубал большие, клади их на весы да гирями уравновешивай. Ни отрезать, ни добавлять не надо, сколько в куске есть — и ладно. Но вот брать деньги, считать их и давать сдачи несподручно. Руки у нее в крови, липкие, приходилось ими лазать в карман халата, искать сдачу. Юльку попросить, что ли? Дочь стояла возле промтоварного ларька, рассматривала цветастые платья.

— Юля! Ну-ка иди сюда! — позвала Евдокия.

Дочь нехотя подошла.

— Помоги, дочка. Рассчитывайся с покупателями.

— Да ну… — недовольно поморщилась и снова отошла.

Степан тоже попытался ее уговорить, даже слушать не стала. Наблюдала издали, как крутятся отец с матерью. Она, видите ли, стесняется. «А чего стесняться? Свое продаем и берем по-божески», — с досадой думала Евдокия.

Степан едва успевал рубить. Вспотел весь. Воткнул в чурку топор, сел покурить.

И тут Евдокия заметила: к Юльке подошел молодой торговец, широко улыбаясь, что-то говорил ей, вертя в руках крупное красное яблоко, блестящее, словно отполированное. Похоже, угощал. Но Юлька презрительно смотрела мимо яблока, мимо чернявого парня. А он не отставал, плавился в улыбке и что-то говорил, говорил.

«Вот черти, нигде-то они не оробеют».

Евдокия строго кивнула Степану. Тот бросил окурок и, вытирая руки о полы халата, пошел к Юльке.

— Ну-ка пойдем, — сказал он дочери хмуро. — Поможешь матери.

— Не буду я с деньгами возиться, — поморщилась Юлька.

— Думаешь, нам с матерью больно охота?

— Я лучше здесь побуду.

Степан разозлился, взял ее за руку, потянул. Усатый торговец все улыбался.

— Эй, дорогой, зачем уводишь? Дай поговорить!

— Я т-те поговорю, — зло повернулся к нему Степан и потянул Юльку сильнее. — Пойдем, нечего тут развлекать всяких.

— Да нужен он мне, — покраснела Юлька и пошла за отцом.

Степан взялся за топор, а дочери сказал:

— Помогай.

Юлька помялась-помялась и, краснея, стала рассчитываться с покупателями. Всем своим видом показывала, как неприятно ей это занятие, губки кривила.

Торговец постоял-постоял, подбрасывая на ладони яблоко, и пошел восвояси, к своему месту. Другие торговцы, его соседи, рады развлечению, подмигивали ему, кричали что-то на непонятном гортанном языке и поглядывали на Юльку.

Обернувшись за кусками мяса, Евдокия сказала Степану:

— Вот и отпускай ее одну в город. Видишь, как липнут? Матери и отца не боятся. А что будет без нас?