Евгений Гущин - Дом под черемухой

— Ох, ясное море! — воскликнул Постников. — Хоро-ша-а… — Обернулся к Сашке: — Ну, парень, у тебя губа не дура!

А Юлия и на самом деле была хороша, мила в своем смущении. Несмело подняла глаза на отца, на мать.

— Вопрос серьезный, — сказал ей Степан, не обсказывая обстановку, зная, что каждое слово она слышала. — Сама-то как? Пойдешь за него? — указал глазами на онемевшего Сашку, который, не моргая, уставился на Юлию и не мог отвести глаз.

— Хорошенько подумай, доченька, — заговорила Евдокия, боясь, как бы дочь не ответила раньше ее слов. — Тебе жить. Все взвесь ладом, чтобы потом локти не кусать.

— Чего ей локти кусать? — с обидой проговорил Брагин. — Мне, как отцу, неловко его хвалить, но люди о нем ничего худого не скажут. Непьющий, работящий. Дом ему отстроили честь честью. Не на пустое место жену приведет. Такие женихи не валяются на дороге. Понимать надо.

— А такие невесты? — спросила Евдокия. — Валяются?

— Перестаньте, — недовольно сказал Брагин. — Хорошая пара, один другого стоят.

— Ну так как, Юлия? — снова спросил Степан.

— Если сомневаешься, не спеши с ответом, — посоветовала Евдокия. — Можно и подождать. Тут жизнь решается.

— Я согласна, — тихо произнесла Юлия, опуская глаза.

— Ты хорошо подумала, дочка? — строго взглянула на нее мать.

— Согласна, — тихо повторила Юлия.

— Ну вот и решили! — весело воскликнул Постников и с облегчением перевел дух. — Истомился весь. Шуточное ли дело — сватать. Проще колхозное собрание провести. Теперь это дело надо отметить. Давай, Алексей Петрович, что у тебя там?

Брагин вынул из кармана пиджака бутылку коньяка и поставил на стол, стукнув донышком.

Уже ночью, когда гости ушли, Евдокия вызвала Степана во двор.

Сели на ступеньку крыльца.

— Чего ж ты, Степан, так старался за Брагиных? Не знал, как быстрее от дочери избавиться? — с горечью спросила Евдокия.

— При чем тут Брагины? Я не за них, за Юлию.

— За Юлию он старался… Ей-то лучше было бы подождать. Какая учеба будет? Замужней-то? А если ребенок появится? Ты же видел, как я себя вела, надо было поддержать меня.

— Чего ж ты не предупредила меня? Намекнула бы как-нибудь.

— Я тебе подавала знаки.

— Не заметил… — Степан расстроился. — Вот беда-то… Зачем сама Юлия то согласилась? Сказала бы Сашке: подождем.

— Не знаю… И не хотела, а согласилась. У нас, у женщин, бывает так. Думаем одно, а говорим другое.

Широко загуляла Налобиха!

Праздник урожая, проведенный колхозом пышно, с торжественными наградами победителям, с концертом художественной самодеятельности, давно закончился, но деревня как взяла на нем разбег, так и не могла остановиться. Улицы были полны народу, никому не сиделось дома, всех на люди тянуло. Из динамика над клубом допоздна гремела музыка, веселилась нарядная молодежь. С магазина сняли запрет на спиртное, шла бойкая, бесперебойная торговля. Бери сколько душе угодно! И деревня вольно гуляла, махом наверстывая то, чего не могла себе позволить в страдные дни: пила, плясала и шумела за весь прожитый год сразу.

Но, конечно же, не все бесшабашно веселились, давая душе полный простор. Степенные, пожилые люди, отдав празднику должное, начинали готовить к зиме свое личное хозяйство, пора было и о нем задуматься. Утепляли дома, стайки для скота, пилили дрова, подвозили с забок сено. Коржов расширял стайку: собирался взять третью корову. Володька Колобихин возил на своем новеньком «Урале» мужиков в низовья Оби — рыбачить. Держись, рыбнадзор! А Степан не мог налюбоваться на свою лимонного цвета «Ниву». Он не столько ее обкатывал, сколько вылизывал. Ставил с утра перед домом и с тряпочкой ползал возле нее, протирал, чистил, пылинки смахивал, а вечерами вдумчиво изучал инструкцию.

Погода в этом году стояла все-таки хорошая, грех жаловаться. Заморозки, которых так боялись весной, не побили всходов, обошли Налобиху стороной. И тепло стояло, и дожди упали в свое время. Летом, правда, набегали ветры, так здесь без ветров ни одно лето не обходилось, всегда они тут шумели. Место высокое, ровное, степное, и лесов нет на этой стороне Оби; уборка прошла в сухое время, из-за непогоды ни разу не простаивали, хлеб в валках дозрел хорошо, не запрел. Да и осень началась ведренная, неторопкая. Природа будто ждала, пока люди уберут с полей, с пашен все, что надо убрать, подвезут с лугов сено, сделают большую и малую предзимнюю работу, которая требует сухой погоды, и тогда уж можно будет послать ненастье, без которого земле тоже нельзя.

Осенние дожди пришли скоро, не замешкались и не поторопились с приходом. Сначала крупно и щедро лило несколько дней кряду, смывая отовсюду летнюю пыль, утоляя жажду отощавшей от родов земли. Ветер разгонял тучи, принимался срывать листья с деревьев, на глазах раздевал желтые березники. Ветры, обессилев, утихали, снова наползали тучи, обкладывая все небо, и снова начинало лить.

Евдокия вся испереживалась: уехала Юлия, неделя уж прошла, а от дочери ни слуху ни духу. Хотела послать Степана в город, узнать, как она там, что с ней. И тут неожиданно пришло письмо.

«Мамочка, родная! Ты, конечно, удивишься, получив это письмо. Я сейчас очень далеко от Налобихи, аж в самой Прибалтике. Понимаешь, мое «Поле» было на выставке. В общем, меня заметили и пригласили сюда в училище прикладных искусств. Здесь очень хорошие и давние традиции вышивки. Какие тут прекрасные вещи делают, знала бы ты! Я прямо обалдела! Я ведь вслепую работала, интуитивно. И не знала, что где-то вышивку очень любят и ценят. В общем, я счастлива, мама! Не сердись на меня, что ничего не сообщила и уехала. Понимаешь, все так складывалось, все было против того, чтобы я занялась любимым делом. Но я решилась наперекор всему. Я буду художником! Не осуждай меня. Твоя дочь Юлия».

На площади перед правлением мокнул на кирпичном постаменте Евдокиин трактор. Да уж и не трактор, а памятник. Когда его сюда ставили, Иван Иванович велел было снять с него двигатель, электрооборудование, но Евдокия не дала. Она и слышать не хотела, чтобы «раскулачили» ее кормильца. Пошла к Ледневу, и тот попросил Коржова все оставить, как есть. Тем более и детали эти никому не нужны: старые, изработанные. Евдокия покрасила свою машину в последний раз, водя кистью по-особенному тщательно, замазывая каждую выбоинку. Понимала: не для работы готовила трактор, а для всеобщего обозрения, и пусть он будет нарядным.

Евдокия подняла голову, разглядывая свой бывший трактор, устремивший мокрые стекла фар к низкому небу.

…Она вдруг передернулась, словно от озноба, и непроизвольно потянулась взглядом в сторону Бабьего поля. И сквозь дома, сквозь мелкий дождь дальней памятью увидела, как идут тракторы один за другим, подрезая безотвальными плугами корни трав, как глядят в мокрые лобовые стекла ее бывшие подруги. На воле сечет нудный дождь, там холодный и сырой ветер, а в кабине тепле от двигателя. Уютно рокочет мотор, покачивает, потряхивает тебя на неровностях, и так сладко думается под привычные звуки работы. И на душе покой. Подрагивают руки на рычагах, машина слушается каждого твоего движения, теплая, живая, к которой так привыкла.