Григорий Ершов - Холодные зори

И Маринка решила, что единственная ее дорога к такому же завидному положению среди людей — это умельство. Надо хорошо научиться шить, чтобы самые богатые заказчики, даже с Замковой улицы, шли с просьбами только к ней. Подружиться с ними, глядишь, можно стать и компаньонкой прославленной портнихи. Возвращаться она не будет. У нее нигде теперь нет родного гнезда.

Маринка так старательно работала и была так исполнительна, что хозяйка сжалилась над девочкой. Она стала учить ее кроить, разрешала помогать в работе над не очень сложными заказами, учила правильно сидеть за машинкой, вести ровную и красивую строчку. И в этом у девочки были успехи. Пани Снизовска, принимая ее работу, нередко с улыбкой говорила:

— Но вшистко в пожондку, мила!

Маринка теперь и понимала даже, что это значит: «все в порядке, милая!» И это было очень приятно.

Обида на дедушку и бабушку не проходила. Не могла им простить девочка, что оттолкнули ее от отца, прогнали от себя, лишили родного очага. «Они от старости выжили из ума», — со злостью думала она.

Швейное ремесло давалось Маринке легко. У нее были сильные и проворные руки, а привычка к повседневному труду выработала в ней теперь и настойчивость. Через полгода она уже самостоятельно и свободно шила ситцевые платья для детей, подростков и девушек. Хозяйка позволяла ей брать деньги с ее клиентов за работу. И Маринка стала копить серебро и медь, складывая деньги в гипсовую копилку-собачку, купленную из первого заработка. Но хозяйка теперь помимо ее основных обязанностей по дому и уходу за младенцем все чаще поручала ей скучную и трудоемкую работу: метать петли, заметывать внутренние швы, подшивать подкладку, утюжить юбки и жакеты. Особенно нудно было распарывать старые вещи, которые пани Снизовска за бесценок покупала на толкучке, а затем пускала в перелицовку и продавала там же как новые. Зато хозяйка стала к ней менее требовательна в домашних делах, все чаще сама возилась с младенцем, почти не посылала Маринку по лавкам или на базар, помогала в стирке белья.

Вскоре Маринка стала первой помощницей своей хозяйке в ее главном деле — швейном ремесле.

Соседи любили Маринку за ее веселый и открытый характер. Хозяйкиным детям она часто шила из обрезков материи платьица для кукол, рассказывала им дедушкины сказки, защищала, если кто-нибудь обижал их на улице.

Особенно дружила она с соседскими мальчишками. Она никогда не плакала и не обижалась, если кто-нибудь нечаянно причинял ей боль. Но если кто с затаенным злом ударит по ее больным ногам бабкой, «чижиком» или мячом, а то и толкнет так, что Маринка валится наземь, она встретится с обидчиком один на один и объяснит ему его подлость, а затем надает таких крепких тумаков, что другой раз трогать ее у того надолго отпадает охота.

— Пожалуешься кому, получишь вдвое крепче! — вразумляла она на всякий случай поверженного противника.

Стала Маринка сильной и увертливой. А пожатия ее руки побаивались даже рослые подростки. И не дай бог, если Маринка схватит за запястье или сожмет пальцами суставы на локте — будешь кричать и извиваться, пока не запросишь пощады. А если Маринка за тебя держится, ее уже с ног не собьешь!

Девчонки любили Маринку за песни. Когда хозяйка разрешала взять свою гитару или приносили гитару девчата, Маринка, усевшись поудобнее где-нибудь на поленнице дров или на бревнышке, брала сильный переливчатый аккорд, проходясь пальцами по всем семи струнам. И запевала. Голос у нее был сильный, петь она любила громко. Хороший слух и приятный тембр голоса привлекали многих. Играть на гитаре обучил ее муж тети Паши. А теперь не раз приходили ее послушать и взрослые, особенно на праздники или в воскресный день. Приглашали играть, как когда-то ее дедушку, на семейных вечеринках. Маринка всегда отказывалась, но делала это не обидно, словно бы сама напрашивалась на будущее в гости.

— Можно как-нибудь в другой раз, когда мы с хозяйкой приберемся, заказы она свои сдаст и сможет с ребятишками сама остаться, — простодушно говорила она. — Пригласите еще, не обижайтесь, что не смогу сегодня.

И от нее отступались.

Девчонкам своего двора помогала она советами, как лучше скроить и сшить из малых кусков материи платьице для куклы, ловко шила она сама, набивая старой ватой или всякими обрезками материи тряпичные мячики для лапты и других игр, ею оструганные «чижики» лучше других летали, их удобно было подсекать и отрывать от земли.

Мальчишек научила она игре в ножики и свайки, ловко играла, когда не было взрослых, в расшибалочку или орлянку, всегда выигрывала, потому что очень точно, ближе всех к куче с монетами приладилась бросать пятак, а выбивала чаще всего без промаха, так ударяя по краешку, что монета не катилась, а перевертывалась вверх орлом.

В ножички она проигрывала мальчишкам. Ей трудно было кидать ножик с носка, с колена. Но если бросала его в тесину, ее нож вонзался почти без осечек, только уходил иногда глубоко и трудно его было вытаскивать.

Прыгала Маринка с девчонками через веревку, но быстро уставала, да и фигур таких, как другие, сделать не могла. Она прыгала неважно, зато веревку крутила так, что все любили прыгать, если она водит.

Однако жизнь научила Маринку и житейским хитростям. Но были они беззлобны и, пожалуй, даже остроумны.

Вышла она как-то из дома. Дело было перед праздником. Видит, многие девчонки, как и она, несут на задний двор к куче с золой свои самовары. Начали чистить. Мальчишки крутятся тут же, наблюдают, какой самовар заблестит ярче.

А Маринка подмигнула мальчишкам да и кричит:

— Девчонки, давайте вместе чистить по очереди самовары. Сначала мой, потом каждый свой.

Привыкли девчонки к Маринкиным затеям, побросали свои самовары и давай Маринкин самовар надраивать. Быстро с ним справились; блестит на солнышке, словно только из магазина.

Взяла Маринка свой самовар и направилась домой.

— Так нечестно! — орут ей вдогон девчонки.

А мальчишки смеются:

— Вы что, условие не помните?

— Помним, помним, сначала мой! — кричат девчонки.

— А потом каждый свой, — напоминают мальчишки.

А Маринка несет свой самовар и думает: «Зачем я так, нехорошо это». А внутри словно бесенок какой: «Нельзя век простофилей жить, иначе меня всегда оставлять с носом будут». Видно, не забылись ей еще похороны Гришиной куклы. И весело Маринке, как вспомнит свою проделку, и почему-то печально. Снова думает о брате. «Он теперь, поди, совсем взрослый стал, дядя Митяй говорил, окончил Гриша ремесленное училище». Но не подает весточки братец и не едет к ней. Хорошо ему там, в Москве.

А тут еще горе навалилось. Тряхнула перед праздником, как обычно любила делать, свою копилку, веселый звон трудовых монет послушать, а копилка пустая. Большая уже Маринка, пошел ей пятнадцатый год, не заплакала от огорченья. Пошла хозяйке своей сказала. Но та как раскричится. Никогда с ней такого не бывало.