Григорий Ершов - Холодные зори

Убежать — еще хуже того осудят: «Ишь, гордячка, с каким норовом».

И стоять невмоготу.

— Пойду малых посмотрю, не завозились бы перед праздником, примерили мы все обновки свои, теперь можно к завтрему их прибирать. Побегают авось и в будничном, не видать к вечеру-то.

Сказала — ее и след простыл. А бабы опять о ней:

— Разумница, экономница, заботница.

И не знает никто из соседушек, что второй уже день лежит на комоде под скатеркой у хозяйки письмо от Маринкиного брата Григория Борисова. Просит написать, когда лучше приехать, чтоб забрать сестру.

Не прошло и недели, как увидела наконец-то покинутая было всеми сиротка своего брата родного. Увидела и испугалась. Стоит в проеме дверей высокий, стройный господин в хорошо отутюженной серой тройке, с пальто-деми наперевес на согнутой в локте левой руке, с тростью и шляпой-котелком — в правой. Верхняя, такая родная припухлая борисовская губа закрыта щеточкой нависающих над ней рыжеватых усов.

Пани Снизовска не знает, где и усадить такого элегантного гостя.

Ее глаза не верят, что у такой простушки, как ее работница, столь интересный и респектабельный брат. Маринка явно дичится братца. И только бесконечно теплый, ласковый взгляд его смеющихся глаз, глубоко сидящих на худощавом лице, его прежняя открытая и мягкая улыбка, которая обнажает, как всегда, очень ровный и белый-белый ряд мелких, словно на выставку каким-то чудо-мастером изготовленных зубов, заставляют девушку сделать сначала робкий шаг навстречу ему. Но затем она с криком безмерного счастья бросается к нему в объятья, обвивает своими красноватыми от стирки, мытья полов и кухонных работ руками его шею. Провожаемая явно завистливыми взглядами соседушек, Маринка, разрумянившаяся от радости и быстрых сборов, покидает домик пани Снизовской.

Та картинно, явно для соседей и Маринкиного братца, обнимает и троекратно целует Маринку, смахивая носовым платком будто бы набежавшую от грустного ей расставания слезу.

Не менее картинно и Маринкин брат Григорий Борисов расшаркивается перед Маринкиной бывшей хозяйкой, и они с Маринкой отбывают на станцию. Их ждет неожиданная для Маринки поездка в Москву.

Решение это пришло Григорию неожиданно. Все расхваливали ему Маринкино швейное умельство, но он-то хорошо знал: чтобы стать настоящей портнихой, надо окончить портняжную школу, и не где-нибудь, а в Москве. Там можно и ноги подлечить Маринке. Благо Григорию через Москву ехать к новому месту работы, на Волжский завод, где ему светит должность инженера паровозостроительного цеха, почти такая же, как была у него в родной Бежице. Вот и завезет и устроит у знакомых отца, где и сам когда-то жил, в самом центре Белокаменной, в Верхних торговых рядах на Красной площади.

И вот Маринка с братом подъезжают к Москве-матушке — золотым маковкам. Скоро, скоро замелькают перед ее удивленным взором все «сорок сороков»!

Москва ее ошеломила. К вокзалу под цокот копыт по булыжнику и беспрестанное покрикивание «эй, сторонись!» вереницей тянулись всевозможные возки и экипажи с извозчиками на высоких облучках, коваными обручами грохотали но привокзальной площади огромные телеги-полки, тяжело и гулко ступали по мостовой огромные, с лоснящимися, чисто выскобленными крупами ломовые лошади.

Она стояла с вещами, а брат побежал нанять возок.

— Кренделя, сайки, бублики для московской публики! — Прямо на Маринку, будто ее тут и не было, двигался длинноволосый кучерявый паренек в высоком картузе, на тулье которого горкой подымалось нечто вроде кругов полтавской колбасы, а на всем этом покачивался огромного размера фанерный лоток с калачами, сайками, бубликами. На шее у лотошника, словно гигантские монисты, висели снизки сушек и баранок.

Маринку взяла вдруг такая оторопь, что она не нашлась даже посторониться, и парень с кренделями и сушками, сильно толкнув плечом, прямо над ее головой пронес угрожающе качнувшийся в ее сторону лоток, лишь каким-то чудом не сбросив и лотка со своей головы, и девицы с тротуара.

Теперь уже где-то за Маринкиной спиной кричал он хриплым тенорком:

— Кренделя и бублики для российской публики!

Визгливые и сиплые гудки паровозов, истошные крики лотошников, ржание коней, звон и скрежет железных ободов колес, чиркающих о камни мостовой, — все это покрывалось глухим гулом толпы, которая, сойдя с поезда, устремилась на привокзальную площадь, рокоча и накатываясь волной на волну…

— Куда вам, барышня? — шутя окликнул ее брат, сидящий в таратайке, а с высокого облучка ей улыбался седобородый старичок извозчик. Он быстро пристроил Маринкин нехитрый багаж. Брат ехал налегке, свой чемодан держал на коленях.

Извозчик взмахнул вожжами, прикрикнул на лошаденку, и та засеменила по словно бы сразу притихшей площади. Теперь Маринка слышала лишь слабый цокот подков стариковой рыжухи да отеческие, для острастки, покрикивания извозчика:

— Н-н-о-о! Ше-еве-лись, милая!

Маринка впервые видела большой город. «Шумная и больно суматошная эта Москва!» — думала Маринка, но с любопытством разглядывала ряды торговых палаток, дома с закрытыми воротами, а еще позже — грязно-зеленые откосы берегов Москвы-реки. На съезде к ней Маринке стало страшновато. Гулко ступали сытые ломовые битюги, сдерживая широкие, тяжело груженные телеги-полки, все больше и больше тесня старикову клячонку с разных сторон. И Маринке казалось, вот-вот сомнут они их утлый, хлипкий тарантас и даже не заметят этого. То слева, то справа фыркающие лошадиные морды появлялись перед Маринкиным лицом. И тогда возница шевелил свою клячу и ухитрялся выскакивать из клещей. А вот и плашкоутный мост. Маринка слышала, как дрожали и покачивались под чугунной поступью ломовиков широкие деревянные доски настила. Здесь поток выровнялся в строгие два ряда. Теперь никто не теснил их повозку, которая катилась мягко и совершенно неслышно даже чуткому Маринкиному уху. Однако вскоре снова застучало, заскрипело, зачавкало, тяжело задышало вокруг. Повозки стали подыматься в гору, въезжая на правый нагорный и в этом месте действительно холмистый берег реки.

Долго петляли приречными улочками, закоулками со множеством церквушек и часовенок, пока не выбрались на зеленое Садовое кольцо и не въехали на знаменитый Арбат, одну из центральных торговых московских улиц. Через Арбатскую площадь вскоре попали к Никитским воротам и покатились вдоль бульваров внутреннего московского зеленого кольца.

Москва встретила Борисовых теплым, ласковым солнышком. Оно весело просвечивало сквозь густые ветви деревьев и играло на верхушках кустарников.

Основательно, надежно сложенные из гладко отесанных каменных кубов старинные торговые здания и в отличие от них воздушно-легкие красивые особняки с колоннами и лепкой перемешались с церковными постройками, которые привлекали внимание высокими колоколенками и пестрыми — синими, зеленоватыми, голубыми, серебряными и золотыми — главами и маковками.