Майя Фролова - Современная девочка

Перед экзаменами дали несколько дней для подготовки. Экзаменов она не боится. Пусть зубрят те, кто больше в кино да на танцульки заглядывал, она всегда всё учила.

Не только с родными хотелось Иванне повидаться. Думала она и о встрече с родной школой, с Анной Владимировной, пока еще не начались каникулы и школа не опустела.

Недавно Иванна стала комсомолкой. Комсомольский билет в жакетке лежит, во внутреннем кармане. Рука то и дело сама туда ныряет, проверяет — на месте ли, хотя бояться нечего: карман надежно булавкой заколот. А на груди — комсомольский значок. Пусть все видят в селе, что она комсомолка.

Может, для кого-то это и обыкновенное дело — быть комсомольцем. Вот Клара, например. Значок для нее — как брошечка, билет валяется среди книг и тетрадей на полке. О своих комсомольских делах никогда не расскажет. Может, и нет у нее этих дел? Если в школе комсомольское собрание, ноет, что вечер пропал. А разве это не интересно — собраться всем вместе, поговорить начистоту о своих делах? И не бояться, что тебя за это расстреляют или повесят на вербе… Ну, Клара, может, не чувствует этого, потому что и бояться ей ничего не приходилось, и калачиком сворачиваться под рядном под взглядом бандеры Сливы или Зеленого Змия не приходилось, когда они выпытывают, кто в селе комсомольцы, чтоб расправиться с ними, как с той учительницей, которую прямо на уроке, при детях убили…

Нет, она не будет снимать значка, по всему селу пройдет — пусть смотрят. Бояться ей нечего: с нею Денис Иванович, с нею люди, которые ничего не боятся.

Никогда не забыть ей того дня, когда ее в комсомол принимали. Боялась, что из Устава что-нибудь забудется от волнения. А по Уставу ее и не спросили. Может, потому, что рекомендацию давал Денис Иванович? Расспрашивали подробно о селе, о родителях, о том, как в школе училась. А потом секретарь спросил:

«А скажи, Иванна, для чего ты в комсомол вступаешь?»

Вот чудаки — для чего! Да ясно же: чтоб быть такой, как Мария Васильевна, как Анна Владимировна. Ответила вопросом, даже немного с вызовом:

«А какая же это учительница, если не комсомолка?»

Они все тогда, члены бюро горкома, заулыбались. Секретарь вручил билет, ласково и сильно пожал руку:

«Поздравляю, Иванна, верю, ты будешь настоящей комсомолкой и хорошей учительницей».

А девушка прикрепила значок к ее жакету.

Иванна снова пережила ту острую радость, как тогда, какая-то волна подхватила ее, она встала на фире во весь рост, подняла руки и закричала:

— Эге-ге-е-ей!

И горы призывно ответили: «Э-э-эй!»

Данка взлетала на холм, стараясь не замедлять бега. На вершине выпрямлялась, раскидывала руки, сдергивала косынку с головы. Ох, красиво, все село видно, хата из-за хаты выглядывает, копошатся люди во дворах, кто-то по стежке покатился, маленький, вроде собачки, а — человек. Далеко забежала Данка от дома, высоко взобралась. И лес видно лучше, и долину, намытую потоком, и вершины гор пониже стали: кажется, если до того самого высокого горба добежать и на него залезть, то и за горы заглянешь…

Данка туго затягивает косынку под подбородком, вскидывает руки и мчится по склону, зубы выцокивают, стискивает их, чтоб язык не прикусить, а ветер, как ножом, разжимает рот, и опять зубы — цок-цок!

А меж холмов дорога. По ней ушла из дому Иванна. Каждый раз Данка смотрит на дорогу — вдруг сестра мелькнет в своем голубом платье? Будет же такой день, будет! У Иванки сердце доброе, скучает и она без них, как Данка скучает без нее, как Бронек. Стефце — той еще все равно, той лишь бы мама была. А мама и плачет по Иванне, и радуется за нее. Да и все они радуются, что Иванка учится в городе, станет учительницей. И отец радуется, больше не хорохорится, не воюет с женой и детьми. Увял, постарел. Пьет, но потихоньку. Напьется — и в стодолу, в сене, а то и просто на земле переспит свой стыд. Дома что он есть, что его нет. Не помогает, но и не мешает. А им все же легче живется: люди помогли, и сельсовет, и школа.

Добралась Данка и до самого высокого горба. Нет, и отсюда за горы не заглянешь. Чтоб за них заглянуть, надо вырасти и уйти из дома, как Ива. И вырасти хочется, и посмотреть хочется, а из дома уходить — нет, не хочется: есть ли еще где такие холмы, такие горы, такое село?

По привычке стала вглядываться Данка в дорогу. Рано еще Иванну ждать, экзамены у нее. А уж потом придет непременно — каникулы. По малину в лес будут ходить, теперь и ее, Данку, возьмут.

Мама хату побелила — хата тоже Иванну ждет, — двор принарядила, от перелаза вдоль стежки цветов насеяла; уже и ромашки цветут, и ноготки, чернобривцы. Данка поливает их, а Стефця хворостиной кур гоняет: любят они по теплым вскопанным грядкам копаться; разворошат, а потом в пыли лежат. Ищите, куры, себе другое место, это Иванкины цветы…

Домой Данка бредет по дороге: устали ноги бегать по холмам вверх-вниз. Дорога щиплется застывшими колеями, галькой, жесткой травой, — не часто по ней ездят. Эта, хоть и короче, все у гор, через лес, до города есть другая, дальняя, зато через равнину, через села, туда бандеры редко заглядывают.

Мама уже стоит возле дома, Стефця, как всегда, трется у ее ног. Бронек в школе.

— Слава богу, пришла, — говорит мама. — И где тебя ветер носит? Идем до хаты, и тихо мне будь! Бандеры пришли…

Мама со Стефцей в хату зашла, Данка в дверях стала, на село посмотрела. Оно будто присело, притихло, хатки поменьшали и людей не видно.

Страшно, когда приходят бандеры. Придут — что хотят, то и заберут; кто им не понравится — убьют, уведут с собой в лес, а потом и следа от человека не находят.

Данка всматривается в село, во дворы, в тропинки. Ни людей, ни бандеров.

— Мамо, не видно никого, — говорит Данка, заходя в хату. — Тихо в селе.

— А они, дытынко, не в селе, они туда подались, до леса, затаились… Может, ждут кого? Сама видела. Бульбу на огороде сапала, а они идут, пятеро. С гранатами, рушницами, и этот… пулемет у них. Я как увидела, так в борозду и повалилась, а один грозится: молчи. Я и сапу бросила, скорее до хаты…

— А в селе про то знают? — всполошилась Данка.

— Отец в сельсовет побежал, скажет. Ястребков соберут… А ты сиди, доню, дома. Может, стрелянина пойдет; пуля слепая: ей хоть враг, хоть ребенок; не глядит, в кого метит.

Данке дома не сиделось, ерзала у окна, будто на лавку соли насыпали. Мама прилегла со Стефцей на топчане, а Данка выскользнула из хаты. За стодолу — от дерева к дереву, от куста к кусту. Сняла белый платок, засунула за пазуху — белое всегда манит глаз…

Увидела: те пятеро затаились на холме, лежат, свои автоматы на дорогу навели. Ждут кого-то или ястребков на бой вызывают?

Данка прокралась на соседний холм, позади. Им видно село и дорогу, а ей — и село, и дорогу, и их. Как и они, легла на живот, ноги расставила, пятками уперлась, будто у нее автомат в руках. Эх, если бы!.. Скосить бы их всех сзади, чтоб не наставляли на людей свои пукалки!