Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 4

— Ты помнишь остров Имброс, мимо которого мы плыли? — спросила я, — грозу над ним?

— Ну?

Вероятно, я говорила очень путано, сама плохо понимая, что к чему. Я напомнила ему днища опрокинутых пароходов у берегов Трои, оливы на плоскогорьях Имброса и красные поросли маков, мимо которых мы плыли так близко.

— Ты помнишь мальчика с дудкой? Он шел за стадом овец, как Дафнис. Помнишь зуавов из Салоник? Закат над Олимпом?

Вытряхивая все это и многое другое из закоулков памяти, я заметила, что он насторожился, помаргивая глазами, и вдруг провел рукой по лицу, сверху вниз, словно снимая паутину. Знакомый жест, собирающий внимание. Я продолжала:

— Современному человеку, глядящему в бинокль с парохода на древние эти берега, в пустыню времени…

— Погоди, — остановил он меня, — довольно.

Медленно отвинтил паркер [51] ...отвинтил паркер — имеется в виду: снял колпачок с авторучки. Паркер — товарный знак авторучек и других канцелярских товаров Parker Pen Company . , полез за книжечкой в боковой карман и что-то отметил в ней. Потом простился и ушел к себе.

На другой день он, как всегда, с утра сел за работу.

Рассказ «Древний путь» писался медленно и трудно. В процессе работы был забыт первоначальный его размер — строк на триста.

Откуда взялся Поль Торен, умирающий французский офицер, герой рассказа? Чтобы понять это, надо оглянуться назад, развернуть и проследить обратный ход ассоциаций, — война, Одесса, французская интервенция 1919 года.

А жирные, носатые, низкорослые греки, плывущие под парусами мимо древних пастухов — пелазгов, — откуда они?

Помню на одной из греческих ваз, в залах Лувра, Толстой указал мне однажды цепочку крутобоких кораблей с высокими гребнями. Черные силуэты пловцов под парусами были четки и как-то трагически выразительны.

— Похоже на то, что и у этих гиперборейцев не все благополучно с бытием, — заметил Толстой, — смотри; с каким отчаянием поднимают они руки к небу! — И, помолчав, добавил полувопросительно — Завоеватели, купцы или просто искатели Золотого Руна?

Он долго рассматривал вазу, обходя ее со всех сторон, любуясь ею и, — кто знает? — быть может, уже откладывая впрок, в кладовые подсознания, драгоценный осадок своих впечатлений. Некоторые страницы «Древнего пути» дают основания предполагать, что так это и было» (там же, глава «О «Древнем пути», стр. 3–6).

В черновиках автобиографии, написанной в 1938 году, А. Толстой говорит о месте «Древнего пути» в своем творчестве второй половины 20-х и начала 30-х годов: «За этот же период написано несколько повестей, из которых наиболее значительны: «Древний путь» и «Гадюка» (Архив А Н. Толстого).

Печатается по тексту сборника А. Толстого «Повести и рассказы (1910–1943)», «Советский писатель», М. 1944.

Впервые напечатан в сборнике «Писатели — Крыму», Литературный альманах, изд. Комитета содействия борьбе с последствиями землетрясения в Крыму, М. 1928.

Рассказ написан в период работы А. Толстого над второй частью трилогии «Хождение по мукам» — романом «Восемнадцатый год». Среди материалов по истории гражданской войны, находящихся в архиве писателя, отсутствуют документы, близкие к содержанию рассказа. По-видимому, он навеян каким-то устным воспоминанием одного из участников гражданской войны, с которыми писатель неоднократно встречался.

С очень незначительными сокращениями рассказ вошел в XI том Собрания сочинений, ГИЗ, М. — Л. 1929.

Включая «Морозную ночь» в III том Собрания сочинений Гос. изд-ва «Художественная литература», Л. 1935, автор снял следующее вступление:

«Спасибо, дорогие друзья!.. Пауза. Звенят стаканы. Четверо у стола садятся. Пятый еще стоит. Вино из дрожащего стакана льется на пальцы его большой и слабой руки. Он высок ростом и костляв. Заросшее бородой его больное лицо с красным румянцем на скулах морщинисто улыбается. Большие глаза, блестящие от лихорадки, глядят из темных впадин на друзей и, кажется, не видят их.

— Итак, с новым годом!..

Затем он садится, тяжело кладет локти на стол, упирает волосатый подбородок в кулаки…

— Не очень-то весело сидеть с умирающим человеком… Э, бросьте, чего там!.. Умирать, честное слово, не страшно, — жалко покидать навек нашу планету — зеленую, шумную, скандальную… Я бы еще тысячу лет прожил, право… Весной поеду в Париж, к доктору Манухину освещать селезенку рентгеном. Мне Горький рассказывал в двадцать первом году, как его Манухин спас. Жил он на Капри, чахотка в сильнейшем градусе, доктора дали два месяца жизни. Приехал Манухин, сейчас же Алексея Максимовича на пароход — в Неаполь и сделал двенадцать освещений селезенки. А через два месяца вместе вино пили…

Расширенные зрачки его бегали по лицам друзей. Казалось, он боялся одного, что вот переглянутся друзья и скажут: «Ну, брат, прощай, тебе надо в постель, час поздний, выздоравливай»…Простятся крепким рукопожатием и с облегчением пойдут в прихожую и там, надевая калоши, вполголоса заговорят о чем-то совсем уже постороннем и веселом…

— Да пейте же, товарищи… Угощение у меня слабое. Говорил старухе — расстарайся, купи чего-нибудь повкуснее… Надо бы самому было выйти… Прямо говорю — что хотите делайте, а я в постель не лягу… Знаете, — сколько я молчал на этом проклятом матрасе? Лихорадочное возбуждение, — чепуха… Весь мир в лихорадке трясется… А вспомните, — щадили мы себя? Щадили мы друг друга? Ого! Жизнь — для выполнения боевой задачи… Жизни, как цифры, — эти в расход, эти с переносом на следующую страницу — в актив… Слушайте, до вашего прихода я все припоминал и нашел… Дай-ка мне с подоконника синюю папку… Окна-то как замерзли… Такой же был мороз и в ту ночь… Это была ночь под новый год тысяча девятьсот восемнадцатый.

Он взял синюю папку. Мусля палец, некоторое время переворачивал исписанные листки серой бумаги, телеграфные бланки. Покачивал головой, улыбался…

— Налей-ка мне рюмочку портвейну… Да, это была ночка…»

(цитируется по тексту первой публикации).

Соответственно снято и заключение:

«Договорив эти слова, рассказчик изнемог и весь опустился в кресле, полузакрыл погасшие глаза. В груди у него свистело. Долго молчали его товарищи, положив локти на стол, сдвинув брови, переживая снова в памяти дела минувших дней…»

Об упоминаемом рассказчиком враче, лечившем туберкулез, пишет А. М. Горький А. В. Амфитеатрову 23 марта 1914 года: «Молодчина Иван Манухин! Не будь его — писали бы Вы теперь воспоминания о преждевременно скончавшемся Горьком…» (М. Горький, Собр. соч. в тридцати томах, т. 29, стр. 320).

Кроме сокращения приведенных выше вступления и заключения, других исправлений автор не внес.

Печатается по тексту III тома Собрания сочинений Гос. изд-ва «Художественная литература», Л. 1935.