Иван Данилов - Зимний дождь

Мишка сидел верхом на дубовой чурке и точил коньки. Коньки самодельные, он их выстругал из дерева и даже стальную проволоку приклепал сам.

— Кататься пойдем? — предложил он.

— Ладно, вот жара возьму.

— На озеро надо, а то на реке лед еще тонкий…

Чуть погодя мы уже были на краю станицы, у Песчаного озера. Мишка покосился на мои «снегурки» и предложил:

— Давай так попробуем — один деревянный, другой «снегурок».

— Да твои выше, — отказался было я.

— Ты не думай, — уверил меня Мишка. — Я знаешь как наточил. Получше твоих будут.

Я отдал Мишке один «снегурок» и взял его деревянный, хотя и знал: сколько ни точи самоделку — толку мало. У меня у самого раньше такие были. Потом отец ездил в город и купил эти «снегурки». Помню, отец вернулся поздно вечером и не пустил меня на озеро. А я никак не мог дождаться следующего дня, лежал и не мог уснуть. Подумалось, что кто-нибудь утром может прийти к нам, увидит мои «снегурки» в коридоре и унесет. Я потихоньку встал с кровати, выскользнул за дверь, принес их в хату и положил у порога под сундук. Опять лег и снова ворочался, представлял, как с рассветом буду кататься, и опять меня мучили страхи, что такие красивые «снегурки» могут пропасть. Я встал и забрал коньки к себе на печку. Сунул их под подушку и уснул спокойно и счастливо.

До полудня пробыли мы на озере и уже собрались идти домой, но тут увидели у конюшни председателя колхоза Буланкина и еще несколько человек.

— Похоже, проездку племенным хотят делать, — сказал Мишка и стал торопливо развязывать коньки. — Пошли, может повелят нам…

Через несколько минут мы застыли у ограды конского база и во все глаза глядели на стройных, крутогрудых дончаков…

Кто из деревенских парнишек не мечтал сесть верхом на такого коня? Нет радости большей, чем впившись в лошадиную гриву, припасть к холке и нестись по лугу, слышать, как свистит в ушах ветер, и не видеть ничего, кроме стремительно кидающейся под копыта дороги. Кони, кони! Вы пробуждаете в душе русского человека что-то степное, раздольное, размашисто буйное! Ваш гулкий топот переносит нас в далекие времена, к нашим предкам, когда по Дону, по всем запольным речкам, гуляли стада диких лошадей-тарпанов, и казаки устраивали в непроходимых травах засады с арканами. Кони, кони… Очутившись рядом с вами, мальчишка чувствует себя взрослым, а в глазах старика вспыхивает забытая удаль.

У ворот конского база стояли Буланкин, бригадир Родичев, отец Юрки Чапаенка, и двое незнакомых. Председатель размахивал култышкой руки, и лицо его, подсиненное шрамом, было веселым.

— Для таких коней в Родничках и наездников теперь не сыщешь, — сказал Буланкин. — Гляньте вон на Акулу.

Из конюшни вышла стройная гривастая кобылица, гордо отмахиваясь головой от задевающих ее лошадей.

— Не обучали еще, — кивнул Кузьма Платонович.

— Да-а, красавица, — сказал Юркин отец.

— Была бы в платочке, уломал бы ты ее, Родичев… — сказал Кузьма Платонович, смеясь.

Мужчины загрохотали и покосились на нас.

— Вам тут чего нужно? — строго спросил Буланкин.

— Покататься хотели, — признался Мишка.

— На племенных нельзя, — отказал председатель. — Хотите, ловите вон стригунков.

— Акулу обучите, — поддел нас бригадир.

— Пошли, — позвал Мишка.

— Пойдем…

В конюшне мы забрались на перекладины и стали ждать, когда под нами остановится какой-нибудь стригунок-двухлеток, чтобы прыгнуть ему на спину. Иначе на стригунка не сядешь.

Лошади забыли про нас, успокоились, уткнули морды в ясли. Прямо подо мной остановилась Акула.

Я опасливо покосился на нее и услышал Мишкин шепот:

— Сигай, чего ты!

Я нагнулся и щучкой нырнул с перекладины на лошадиную спину, вцепился в ее гриву. Акула шарахнулась в сторону и метнулась из конюшни, в дверях я едва успел пригнуть голову. Всполошив других лошадей, она бешено носилась по базу, становилась в дыбки, падала на передние ноги.

— Держись! — испуганно крикнул Буланкин и начал торопливо открывать ворота.

Я клещом вцепился в гриву.

Акула вылетела с базу и напрямик, через луг, вытягиваясь в струну, понесла меня к Куликовой горе. Она мчалась по снежной целине, утопая в сугробах, и у самой вершины сбавила бег. С горы Акула пошла шагом. Я уже совсем успокоился, но вдруг, тряхнув гривой, она опять взяла в намет. Возле колодца она размашисто поскользнулась, и я, перелетев через ее голову, упал на твердые обледенелые кочки. Из глаз моих сыпанули горячие искры, спину, грудь сцепило обручем. Попытался встать, но не смог.

Запыхавшись, ко мне подбежал Мишка.

— Ты чего, ушибся?

Я чуть шевельнул головой, что-то теснило грудь и раздавливало там слова.

Мишка молча кинулся от меня и вскоре прибежал с салазками: отобрал у каких-то малышей.

— Садись, повезу, — приказал он.

С его помощью я ползком забрался на салазки, и Мишка покатил меня.

Пока добрались до своей улицы, я немного пришел в себя, и стало стыдно лежать на санках.

— Мишка, — позвал я, — погоди, я встану… Сам пойду.

— Лежи, — строго отозвался он и зашагал быстрее.

Почти у наших ворот повстречалась Енька.

— Вы что, на санках катаетесь? — засмеялась она.

Я уткнулся носом в холодные доски и закрыл глаза.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

Наверное, по лицу Мишки она догадалась, что нам не до игрушек.

— Что с ним, Миша?

— С Акулы упал, — нехотя отозвался он.

— С какой акулы?

— С лошади, на лед.

— Он что, потерял сознание?

— Да, — соврал Мишка, — но жить, наверное, будет…

Я так и не поднял головы, не открыл глаз, хотя и хотелось мне поглядеть на Еньку.

И потянулись дни, скучные и длинные. Раньше я не замечал времени, день приходил с пробуждением и уходил легко, незаметно. Теперь пустое время тянулось, как серая, осенняя паутина. По утрам мать оставляла мне еду и бежала на ферму. Я лежал на горячих кирпичах и слушал, как голосит печная труба, шуршит снеговая крупа по окнам, и ветер мечется по крыше, роется в соломе и все никак не может найти, чего там потерял.

Иногда, возвращаясь из школы, ко мне заходил Мишка, но сидел он недолго. Совсем неинтересно быть с человеком, который лежит на печи, и с ним нельзя пойти кататься на лыжах или пострелять в сорок. Он рассказывал мне, что происходит в станице, и было обидно, что я в стороне от всех этих дел. Пока болел, через станицу тягачи тащили неисправные танки. Один танк почему-то бросили возле церкви, и пацаны теперь целыми днями сидят в нем. Однажды Мишка похвалился, как он у военных, работающих в МТС, купил за курицу сто патронов. Курицу он украл у себя дома. У нас тоже было три курицы, и я мог бы иметь сто патронов. Но самое интересное всегда происходит без нас…