Александр Кротов - Каменные часы

— Получается, вы спасли собаку, — сказал Егор Иваныч, обращаясь к Дягилеву. Тот пожал недоуменно плечами и погладил овчарку. — Спасли собаку-то, — настойчиво повторил Егор Иваныч, — сегодня уж охотники ее бы первой убили. Такая зверюга… Вы спасли добрую собаку. И, знаете, неделю назад я бы обрадовался удаче охотников без всяких затей, а теперь жалко… И зря мы в прошлый раз тут с Федором горячились, если жизнь все решает гораздо проще, чем люди: выгнал хозяин собаку из дома, по каким-либо причинам стала не нужна, одичала собака, сделалась опасной, — стреляй ее, и все дела! А надо ведь хозяину как следует всыпать. Надо! — искреннему огорчению Егора Иваныча не было предела. — И в том-то беда, что собака никогда не назовет своего хозяина, — продолжал он, — на то она и собака — первейший и бессловесный друг…

— А я тебе сто раз говорил, дед, — встрял Федор, — с бессловесными только так и поступают…

— Не тебе бы говорить такие слова, — нахмурился Егор Иваныч, — жить едва начал, а уже претензия появилась: с бессловесными так поступают… И помолчи, когда старшие говорят.

— Я видел эту стаю, — сказал Дягилев, и Егор Иваныч умолк, делая знак Федору, что не время еще уходить от погасшего костра.

Старая Катерина дремала на солнышке в палисаднике, когда на середине деревни остановилась голубая «Волга», хлопнула дверца. Она открыла глаза и отвела от лица паутинку своих белых волос и решила: к кому-то пожаловали дачники или гости.

Счастливый сон ей привиделся.

Снилась молодая березовая роща, каждый листочек в ней светился и благоухал. И как пели там птицы! Босоногая девчонка со светлыми глазами и тоненькими косичками собирала на поляне душистую, пахнущую зноем, сладостью и прохладой, землянику. Небо выгнулось бездонным куполом.

Снова прикрыла веки старая Катерина, чтобы досмотреть хоть чуточку прекрасный сон своего детства и подождать с думами, раз эту рощу разорили гитлеровцы, эти варвары изрубили бомбами и снарядами, превратили в чадящие ямины. Но увидела старая мрак и затем черные клубы дыма и зарево на полнеба и саму себя с ружьем деда Евдокимова за поваленным деревом. Цепью шли фашисты по заросшему будыльями полю, и молчал пулемет Никифора.

Нет, тогда невозможно было уйти…

И старая спохватилась. Сон это, сон! По отдельности разные дни сошлись в один миг. И с ружьем она в засаде, и пулемет Никифора, и наступающие цепи врага, столбы дыма и огня… Полдневная дрема — самая морочливая, путает вечно память, все идет в голове шиворот-навыворот. Привыкают же люди спать днем, и ничего у них не случается.

Катерина стряхнула с себя сонную истому, встала с лавочки, взяла легонький бидончик и принялась собирать крыжовник с куста, где ягода всегда родилась красно-желтой и огненной — на радость ребятишкам и взрослым.

Зашумела на бетонке машина.

Старая обернулась. Голубая «Волга» подкатила к ее дому и остановилась. Все дверцы разом открылись. Катерина донесла ладонь козырьком к своим слабым глазам.

Какая-то чужая компания заехала на деревню, подумала она, разглядывая высокого и грузного мужчину в белой праздничной рубашке, шагавшего к калитке впереди всех.

Гость решительно вошел в палисадник, издали еще поздоровался. Старая Катерина еще не рассмотрела его лицо, но пошла навстречу, гадая, что же надобно заезжим.

Уж не по письму ли прикатили, мелькнула такая мысль. А грузный обнял ее, и она почувствовала на лице своем слезы, и сама расплакалась от той сильной радости и печали, что передались ей.

— Сорокин я, Костя… — твердил мужчина, голос у него перехватывало, железные его губы вздрагивали, — Костя я, Сорокин, Костя…

— Господи, — прошептала старая Катерина, и, обмирая, ткнулась седой своей головой в его широкую грудь, — Костик… Боже ты мой! Радость какая! — ноги у нее ослабели, в голове поплыл звон. — Сколько лет прошло, Костя…

— Вот привез к тебе сынов и жену, — сказал Сорокин, и слезы опять перехватили его голос, и опять он подавил рыдания, сквозь силу улыбнулся и троекратно, по-русски, поцеловал Катерину.

— Я бы тебя сама не узнала, — созналась старая и пригласила заходить в дом, пропустила гостя вперед, чтобы познакомиться с его семьей.

Сначала к Катерине подошла моложавая пухленькая женщина в цветастом легком платье, вся в слезах, со скомканным платочком в руке. От нее волнами исходил стойкий запах дорогих духов.

Они обнялись, словно сто лет были знакомы и в жизни вместе делили и радость, и горе. Жена Кости даже забыла назвать себя. Девчонкой она чувствовала себя рядом со старой Катериной, дочерью ее, потерянной некогда в житейском море. И что сказать могла она, горожанка, своей деревенской матери?

— Это — ваши внуки, мама. А вы, дети, целуйте руки своей бабушке!

Трое рослых, высоких, здоровенных парней Кости Сорокина окружили старую Катерину. Она скрылась за ними, как за каменной стеной, а маленькая, пухленькая и изящная мать снова расплакалась.

Костя Сорокин стоял на расписном крылечке, облокотившись на ажурные перильца, позолоченные солнцем, и все, что сейчас происходило на его глазах, казалось ему — уже случалось с ним однажды, когда после войны он вернулся в свой родной дом, хотя и был в то время намного моложе и мало еще что тогда понимал: и себя, и окружающих! И вот, в одночасье, тоска давняя, глухая, почти — вина, заставила вдруг оставить всю текучку дел и своих, и сыновних, и гнать машину добрые две тысячи километров день и ночь, чтобы увидеть спокойное и торжественное, святое лицо Катерины, своей спасительницы…

Согбенная, седая как лунь, но легкая и со светившимися радостью и счастьем глазами — теперь она шла в окружении его молодцов-сыновей и взволнованной жены, помолодевшей сразу на добрый десяток лет.

Стоило жить ради таких минут.

Костя Сорокин, сняв модные ботинки, первым вошел в дом и подметил безотчетно, что очень похож этот дам на сруб деда Евдокимова на хуторе, куда они пришли со старшим лейтенантом Дягилевым после вынужденной посадки самолета в тылу врага. В горнице Костя тотчас увидел старое ружье и взял в руки рассматривать, провел ладонью по зарубкам, переломил стволы.

Заряжено было ружье. Он с улыбкой покачал головой. И сорок лет назад Катерина жила в нелегком напряжении. Время совсем не изменило ее.

Подошли сыновья и тоже взялись рассматривать ружье.

Костя сходил за подарками в машину, пристроил под табуретом пузатый портфель, а сетку с продуктами вручил жене и вышел на двор покурить.

Следом за ним потянулись сыновья. Они не спрашивали его ни о чем, привыкнув доверять его опыту и мудрости. И если отец не стал сразу затевать разговор, значит, так надо, поскольку торопливость может свести на нет праздничное настроение и всю радость встречи.