Александр Кротов - Каменные часы

И Катерина равнодушно прислушивалась ко всему этому необычному гомону опустевшего дома и думала об Аграфене и ее детях, и разговаривала с ними, и не понимала, что смерть приблизилась и к ней. Невыносимо мучила жажда, а подняться вот не могла, скатилась на пол и поползла к двери. За ней в сенцах стояло ведро с водой.

Не сумела открыть исхудавшими руками дверь, силы покинули. Осталось в памяти сладостное, облегчающее чувство от холодного, настывшего пола. Потом она увидела сразу над собой лицо Никифора и за ним небо в тяжелых свинцовых тучах.

Стены дома Аграфены исчезли.

Мимо шли и шли вооруженные люди. От их ног вздрагивала земля, качалась. Проходила рать неисчислимая.

Час настал.

Она хотела и не смогла рассказать, как миной убила Тялтю. Никифор сделал знак рукой, и два партизана подошли, подняли ее, как пушинку, и отнесли на подводу, ладно устроили и подоткнули со всех сторон овчинный тулуп. Заскрипели тележные колеса, и небо закачалось, поплыло в ее глазах. Снег закрыл мучительные, счастливые слезы.

Час настал!

Пожилой особист, когда допытывался про Тялтю, рассказывал ей про гибель летчика Дягилева. И Катерину часто мучила эта смерть. Считала она себя виноватой, потому что глухой человек умер на лесной тропе, по нему били из автоматов почти в упор, из засады, а Дягилев улыбался своей таинственной, неловкой улыбкой, шел и не слышал выстрелов. Его партизаны и подобрали несколько дней спустя, и лицо глухого летчика сохранило светлую улыбку.

Двадцать лет назад, при открытии того самого обелиска, у подножия которого она сидела сейчас, Катерина, глядя в строгие глаза Никифора, сказала ему про то, как погиб Дягилев, и странную, лишавшую ее покоя улыбку глухого летчика.

Никифор на мгновение задумался. Затем его кремневое лицо просветлело. Он помнил глухого оружейника отлично. Не хуже заводских выходили мины из болотной мастерской, и немало вражеских составов сорвали они с рельсов еще после гибели Дягилева. Летчик твердо о том знал, потому и внезапную смерть встретил с улыбкой и легко пересилил боль, увидев фашистов.

Так сказал Никифор.

Он и мысли не допускал, что Дягилев умер и не узнал, откуда настигла его смерть. У самого Никифора был великолепный охотничий слух.

Если бы он столь хорошо понимал летчика, как она!

Спустя годы Катерина все яснее представляла себе мужество Дягилева и его стойкость. Какой был боец! До самого смертного часа — боец!

Старая Катерина встала и подняла с земли свой ватный пиджак, накинула на плечи, пошла по тропинке домой.

Лунная дорожка стрелой пролегла в стороне, мерцала на скошенном поле, где стояли, как дома, во тьме угадывались громады сметанных стогов.

На обратной дороге от обелиска обычно старая Катерина не вслушивалась в природу, не обращала внимания на небесный свод, звезды и движения лунных струй. И по памяти ноги несли домой, а не от желания отдыха, покоя и тихого сна.

Легче и привольней думалось без такого бремени, отпускало ее словно земное притяжение, как и тех людей, что шли с ней рядом и разговаривали о прошлом.

Конечно, как всегда, пожилой особист пытал о Тялте-Гуле. И она с досадой подумала, что язык уже отсох повторять одно и то же. Как заложила мину в дюймовые доски, черные от дождей, а самой удалось уйти к развалинам водокачки.

«И вы точно знаете, что Тялтя-Гуль убит?» — спрашивал особист и недоверчиво покачивал головой, будто ей был какой там еще резон что-то скрывать.

«Да оторвало крючконосому Лысаку башку!» — хотела она всякий раз сказать, ответить, и страх ее пробирал до костей: «А если жив этот выродок Тялтя?» Встретила же она недавно тонкогубую в райбольнице.

И не просто встретила. С треском ее выставила Тялтина любовница. Быть может, и Тялтя-Гуль где-либо восседает? И любого отлупцует правильными словами похлеще, чем его любовница?!

Вот и выходит, что этаким подонкам нестерпимо трудно возразить на якобы правильные вещи и вывести на чистую воду.

Подумать только: вся больница встала на дыбы. И защитили тонкогубую. И все были в гневе, так и корили и славили ее жестоко. И чувствовали себя правыми.

Старая Катерина тяжело вздохнула.

Впряглась, впряглась в тяжбу. Теперь многое придется перетерпеть. Ежели потянут исследовать врачи на предмет сумасшествия, она и на это пойдет, согласится, но только чтобы и остальные попали не под исследование, но под расследование. Как же так? Ее, Катерину, которую заклинала жить, всегда жить! Аграфена с зеленоглазыми детьми, — сволочила принародно тонкогубая. Такую силу набрала словами и белым халатом!

…Ни в одном доме на деревне не горело огней. Остыла уже дорожная пыль. Собаки гремели во дворах цепями и время от времени заходились в скучном лае. Их беспокоила пожелтевшая луна, которая беспрестанно насыпала в глаза холодные длинные искры — даже сквозь прикрытые веки.

Собаки взлаивали и тоскливо подвывали друг дружке.

Старая Катерина отворила калитку и прошла в палисадник.

Сверкнули серебром окна горницы, и она подумала, что в следующий раз обязательно оставит в комнате свет, пусть хоть в ее доме будет теплиться огонь, когда повсюду уснут новые люди. К осени делаются ночи не в пример длинней.

Она вышла на крыльцо, с минуту еще постояла у двери: любила перед искусственным светом взять в себя покой темноты, ее чарующую ласку и умиротворенность, прочитать во тьме зарождение нового дня, который пробуждает и зовет жить дальше.

В большом письме об оккупации, адресованном строгим людям, конечно, Катерина не писала об этом, там скупо перечислялись одно событие за другим, да рассказывала, что знала, чем люди старой деревни помогали бить фашистскую нечисть. Но жив ли Тялтя? Кто на этот вопрос мог ответить?

Однако для того и составлено было письмо, чтобы кроме нее люди поволновались еще однажды и посмотрели, правильно ли сегодня они живут, когда прочитают о мертвом огне и зверствах фашистов.

Такой позор она приняла на себя в райбольнице!

Не приведи господь!

Та же Аграфена, разве встречала она бранью и выставляла за дверь беспомощных красноармейцев? Жизнью рисковала, и в конце концов из-за собственного страха гитлеровцы ее сожгли, словно колдунью или ведьму.

Боялись упрямого возмездия в глазах Аграфены, и еще больше боялись, потому что не понимали своими высохшими от убийств мозгами: откуда у простой русской бабы, многодетной и безоружной, такое провидение. Непостижима гитлеровцам была Аграфена, старики и дети. Потому и топили их фашисты в огне, словно в средние века инквизиторы могущественных колдунов и великих духом грамотных людей. Уничтожали в грядущем своем ужасе…

Старая Катерина притомилась стоять и села на ступеньку крыльца, мысли словно свели ночь на исход. Начинал потихоньку горизонт обозначаться. Серенький свет разъедал мглу. Всегда этим светом красное солнышко пробивало себе дорогу, и в полуденную благодать мало кто из людей вспоминал об этом.