Александр Кротов - Каменные часы

Конечно, мать отправила сразу умываться и потом выпроводила из комнаты переодеться, но он увидел подтянутого, стройного военного. Бросились в глаза широкие голубые лампасы на брюках, золотые генеральские погоны, звездочка Героя.

Куском пемзы он едва не сорвал кожу на руках, когда снова умывался и готовился по-взрослому поздороваться с командиром…

Тогда Дягилев совершенно не обратил внимания на заплаканное лицо матери, не свойственную ей суетливость. Она словно надломилась, но вот он подошел к ней, не зная, как вести себя, а слезы у нее уже высохли на глазах, и скорбная обреченность ушла из ее лица. Мать обняла его, и они вместе подошли к генералу. И Дягилев страшно переживал, что тот погладит, будто маленького, по голове и не пожмет руку ему. Говорили же: он уже очень напоминал внешне отца!

Ладошка его утонула в жесткой и массивной ладони генерала. Затем Зыков нагнулся к нему, обнял и расцеловал. Дягилеву не было обидно.

У матери в глазах снова вспыхнули слезы, и он, тогда маленький и сопливый мальчишка, понял, что она представила себе на месте генерала отца. Ведь понял же!

Дягилев рассказывал детям о своей встрече с Зыковым, и ему было трудно дышать. Так неожиданно и вновь ясно увиделась Наталья Ивановна. Мать.

Что ж поделать! Когда собственные дети появились у него и свое детство озарилось иным светом: помнилось-то о многом и лишь сейчас преломлялось в сознании, давалась и второстепенному и важному истинная цена.

Он долго помнил, что генерал гремел басом и все старался, спохватываясь, говорить потише, и ему было неловко, что он живой, здоровый, а отец не вернулся с боевого задания и его награды затерялись в военном сумраке тяжелой обороны.

Теперь Дягилев, думая о встрече с боевым генералом, вспоминал в первую очередь мать, тихое ее страдание и гордость за отца, храброго и веселого человека.

Как менялось и вспыхивало ее лицо и благодарностью светились глаза!

Генерал приехал не утешать, он желал посмотреть сына летчика Дягилева и долго объяснял, что такое воздушный бой, увидев рисунки мальчика, где самолеты сражались под водой.

Мать все надеялась, что отец жив и непременно вдруг объявится. Такие случаи иногда происходили. Возвращались мужчины из разных стран. Но про себя Дягилев точно знал: отец не мог сдаться в плен. Его не могли просто так увезти за много километров от дома.

«Нет, нет и нет, — сказал матери Зыков, — на такое нельзя надеяться во имя самих героев. Нельзя даже омрачать о них память такой надеждой». Точеные черты строгого генеральского лица окаменели. Он встал из-за стола. Ордена и медали Зыкова зазвенели, когда он поклонился матери в пояс.

— Спасибо вам за бесстрашного сокола, героя, память о нем и светлую печаль, — сказал бывший комполка отца.

— А вы еще расскажите про отца, — попросил Дягилев и с тревогой оглянулся на мать. Он почувствовал, что вот-вот она расплачется, зарыдает и тогда снова многие дни будет жить как во сне, неподвижно глядя часами после работы на портрет отца.

Генерал со вздохом сел за стол и долго молчал.

Дягилев и сейчас помнил, как неистово и тревожно билось у него сердце, мурашки шевелили волосы на голове: а вдруг недобрую весть привез Зыков? Он страшно боялся узнать неведомое про отца. Зачем заговорили про плен?

— Самолет старшего лейтенанта Петра Алексеевича Дягилева был сбит в воздушном бою, — наконец сказал генерал и прихлопнул ладонью по крышке стола — как вынес окончательный приговор.

— Где? Когда? — вскинулась мать, голос ее зазвенел и сорвался на шепот. — Откуда вам известно? — она нашла в себе силы скептически и горько усмехнуться и показать всем своим видом, что не поверила.

Генерал четко назвал район, куда вылетала эскадрилья его полка почти десять лет назад.

— Но почему это стало известно недавно?! — воскликнула мать. — Вы что-то недоговариваете?

— Просто не имею права, — ответил устало и немного раздраженно генерал, — поймите правильно и не осуждайте. В тот день погибла вся эскадрилья, только самолет вашего мужа прорвался сквозь заградительный огонь, прицельно отбомбился и нанес врагу существенный урон. Только один самолет прорвался… И это не было случайностью.

— Не было случайностью, — повторила задумчиво мать и прижала руки к груди…

— Шла война, — жестко сказал генерал и не стал в этот раз говорить о диверсанте, который окопался в штурмовом полку и сообщил по рации время вылета эскадрильи и координаты внезапного удара.

Написал Зыков об этом в письме матери спустя многие годы.

В ту пору Дягилев уже вырос и не поразился тому, что в летной части действовал немецкий пособник (после короткого допроса его расстреляли без суда прямо в лесу, где обнаружен был передатчик). Но теперь, в который раз прикасаясь к воспоминаниям о войне, Дягилев испытывал потрясение: победили, невзирая ни на что! Такие, как его отец, одолевали запланированную всюду гитлеровцами смерть. Ведь танковая колонна, которую он разбомбил, так и не дошла до переднего края. Не дошла!

Проводив Костю Сорокина до околицы, старая Катерина долго смотрела на перекресток, где в клубах пыли исчезла голубая «Волга».

Она перекрестила дорогу, желая счастливого и гладкого пути своим родным и нежданным гостям. Кто мог подумать, что из Кости Сорокина получится известный строитель, верхолаз-монтажник? О будущем каждого, с кем Катерина сталкивалась в войну, предсказывал кровопролитный бой или работа в подполье против фашистов. И у всех будущее было одно — Победа! Или смерть.

Так, так она жила в войну.

Воистину адовы круги пришлось пройти, чтобы остаться целой и невредимой. Что говорить, хранила судьба. А тысячи тысяч русских людей ушли в огонь и не вернулись.

Где ихним-то шагам мера?

Словно гудит матушка-земля до сих пор, если прилечь на нее и вслушаться. Гудит, гудит земля. Костя Сорокин тоже слышал и слышит эти шаги… Знатный человек, умный, ласковый и редкой доброты, что почти не встречается среди новых людей, ибо он выдержал испытание и не дрогнул. Не гундосил, вымаливая себе у врага жизнь и должность, а бил гадов, как того они заслуживали, и видел столько горя необъятного — не описать его в письмах к строгим людям. Потрясенно у Кости живет сердце.

На веки вечные будь проклята, война!

Старая Катерина пошла потихоньку вдоль необозримой хлебной нивы. О-хо-хо! Выключить бы память, чтобы вытекла вся боль из тела и души и забылся душный кошмар оккупации.

«Зря ты сторонишься людей», — сказал ей Костя. Не прав он, всегда она рядом с людьми, пришел на это срок, потому что ослабела. В их беззаботный круг ей уже не войти никогда: много, слишком много муки плещется в сердце.