Александр Кротов - Каменные часы

— Погляди, бабуля, какая у меня выходит изба, — сказала девочка, — очень трудно строить дом, как настоящий. Не видно, что в нем есть комнаты и люди.

— Но ты же видишь в доме людей?

— И ты, бабуля, там живешь, — девочка в два счета достроила из щепок избу и насыпала вместо крыши соломинок и снова взглянула на Катерину, — посмотришь, как будто и не живет никто в таком доме. Пусто.

Старая одарила малышку шоколадной конфетой.

Ребенок еще не понимал, что отец его в эти минуты находится на грани жизни и смерти. Плох, очень плох был Коля Ивашов, подорвавшийся на карьере — на старой бомбе или мине. И некому за это отвечать, будто быльем все поросло.

Что ж, если хорошенько постараться, то можно вполне ясно себе представить, как фрицы закидывали бомбами и минами теперешнее хлебное поле, пытались в клочья разорвать свинцом горстку храбрецов, которые стояли насмерть и не давали преступникам уйти к шоссе, где начинала свое движение вспять разбитая армада, без остановки катившая к возмездию.

Все до одного погибли бойцы, но не пропустили фашистов.

Никифор каждого знал и помнил через много лет поименно. Отчаянно дрались партизаны. А вот родные славных героев до сих пор не отыскались, потому что почти ничего не значили фамилии и имена. Бессчетное количество раз они повторяются на Руси. И, наверное, не случайно повторяются, как и подвиги. За всех живущих на земле сражались и погибли герои.

…Старая вошла в дом, на ощупь прошла в горницу и легла на высокую кровать, сложила на груди руки. Так удобней всего ей было отдыхать. Скоро растаял в ушах звон усталости, но слабость все не позволяла подняться. Катерина открыла глаза, чтобы разглядеть на беленом потолке причудливое пятно, в котором недавно она стала видеть лицо своего мужа Федора, пропавшего без вести.

Тут в окошко и постучали.

Старая попыталась приподняться на локте и доглядеть гостя, однако не сдвинулась с места. Уходилась.

Снова задребезжало стекло.

На одном упрямстве она встала-таки и обернулась на стук. Сразу хворь и слабость словно улетучились. Катерина ласково улыбнулась и всплеснула руками:

— Только сегодня поминала тебя, Никифор!.. Не берет тебя никакая лихоманка.

Никифор через окно залез в комнату, подошел и бережно обнял старую.

— Что ж ты через окно-то все, как молодой? — усмехнулась Катерина. — Двери, что ли, уж стали малы? (Погрузнел, сильно раздался вширь Никифор.)

— Пришел по делу повидаться и за час поговорить, — ответил Никифор любимой поговоркой, устраиваясь за столом.

И она вспомнила, что всегда ему было некогда, вечно он куда-то торопился даже в войну. Время добавило Никифору лишь представительности, но не степенности, не погасило подвижности и постоянной заряженности на дело. Порывистым и стремительным остался Никифор, старость пока его не брала.

Катерина принялась накрывать на стол.

— Костя Сорокин у меня был в гостях, — сказала она, — помнишь молоденького летчика?

— Постой, постой! — Никифор прищурился и резко поднялся, едва не опрокинув стул. — Сорокин? Он же погиб на вашем хлебном поле. Все до единого там полегли мои ребята, когда немец рвался к шоссе. Я же тебе как-то говорил… Жив остался Костя?

— Жив, — торжественно произнесла старая Катерина, — с женой и сынами приезжал.

Никифор тихо засмеялся, и она с недоумением взглянула на него.

— Значит, встретимся, — удовлетворенно сказал он, — а почти сорок лет прошло, — широкое скуластое лицо Никифора погрустнело, и тут она своими слабыми глазами разглядела, как постарел бывший ее командир, будто пеплом припудрило его русую голову.

— Ты все председательствуешь? — спросила старая. — Не сняли еще за твой характер?

— Теперь перевели командовать в райисполком, — Никифор подошел к окну, закурил и посмотрел на часы.

— Ведешь себя все как мальчишка, а голова у тебя всегда работала хорошо, — сказала Катерина, расставляя закуски, — и воевал ты с толком: зря людей на гибель не посылал, их жизнями не сорил, и колхоз держал в строгости и достатке.

— А ты напрасно не уехала со мной в область. С войны все одна и одна…

— Уж будто одна? И ты, Никифор, давно понять должен, что память не разделить на двоих. У каждого она — своя… У меня вся память на этой земле, где стоит новая деревня.

Никифор опять посмотрел на часы.

— С тобой и сорок лет назад невозможно было спорить, — сказал он почти сердито и вдруг улыбнулся: — Помнишь, какие пароли сочиняла? И романисту, поди, не под силу!

Улыбнулась и старая Катерина:

— А то придумали конспирацию с кастрюлями. Бывало, подхожу к избе и шарю глазами на крылечке именно голубую без крышки…

Никифор расхохотался и полез в карман за платком.

— Сочинять, однако, ты стала горазда на старости лет.

— Да ведь так и было на самом деле. Такие мелочи ты не брал в толк. Ваня-то Ковров как начнет мне это сказывать, трясусь от смеха и возмущения и ничего с собой поделать не могу. А Ваня еще подбавляет: «Крепче, крепче запоминай! Не спутай кастрюлю с каской».

— Да, Ваня… — все веселье как выстудило из глаз Никифора, — геройский был парень.

Старая Катерина вспомнила и рассказала про Тялтину Лизку, про эту тонкогубую лихоманку, что тряслась за занавеской у окна в доме против Ваниной явки.

— Объявилась Лизка в райбольнице, — закончила она и в подробностях обрисовала недавнюю встречу и как писала письмо строгим людям.

Помнил! Здорово помнил Никифор тонкогубую. Побледнело у него лицо, и от досады он рубанул воздух ладонью. Что творится на белом свете! Что творится! Ухаживает за больными Тялтина потаскуха! Как провалилась в войну, и вот, на тебе, выплыла в белом халате. Сестра милосердия!

— Ты не обозналась? — на всякий случай спросил Никифор.

— Полно, — обиделась старая Катерина, присев на лавку, не сводила с Никифора встревоженных глаз, — памяти нету срока давности. Или ты думать по-другому начал?

Совсем старый становится Никифор, заметила она, сразу видно, когда возьмет его сильно печальное раздумье. Ярость и ненависть возвращают ему молодость. Так и бушует лицо.

— Значит, вместе поедем в больницу, — сказал Никифор, — очень сильно хочу я посмотреть эту медсестру, нету сил больше терпеть, как я этого хочу. Сегодня же поедем.

— Без нас разберутся, — спокойно возразила старая Катерина.

— А то — другое дело! — страстно воскликнул Никифор. — Пускай разбираются. Да вот Лизка приспособилась жить среди нас, и это я хочу видеть. И замшевого старичка, который уговаривал тебя не беспокоить больного и который не смог Коле Ивашову остановить кровь, хочу поглядеть и даму с нафабренными кудряшками, и остальных, что набросились и вывели тебя под руки. Мне очень дорого такое увидеть, а ты спокойно говоришь: без нас разберутся! Нам! Нам надо самим с замшевыми разобраться! Они-то вечно в сторонке, пересидели войну. Такие, как Лизка, к ним и прилипают в их трясину. Все у них, замшевых, наособицу!