Александр Кротов - Каменные часы

Не волноваться! Пока волнуется — и живет по-настоящему человек!

И все же Петраков запрещал себе думать о том, что произошло на вокзале. Сразу ухудшалось состояние и портилось настроение. Но если разобраться, от одной-единственной мысли кровь кинулась в голову и закипела. Полковник поморщился и опять начал считать до ста. Считал и видел сквозь туманную завесу весенней непогоды — пригородные кассы, снующих, торопящихся людей и вот оно — узкое лицо с вздрагивающей щекой.

Полковник сбился со счета и взял себя в руки.

Не волнуйся! По телефону даже не разрешают звонить. Ничего не скажешь, набрали власть врачи, диктуют, как надо жить. Какое же известие ожидало в письме?

Петраков достал пачку сигарет из-под подушки и усмехнулся, прочитав: «Минздрав предупреждает… курение опасно для вашего здоровья».

Даже сигареты врачи не могут продать без фарисейских уловок. «Минздрав предупреждает…» До чего же лукавы доктора. Предупредили — и в сторону. Если бы он отстаивал свои убеждения только вот такими надписями, что бы тогда было с ним? С его родными? Отчизной, наконец?

Петраков встал, надел пижаму, открыл форточку.

Ведь бессмысленно себя беречь от жизни! И как просто отгородиться от нее всякими подметными надписями. «Минздрав предупреждает…»

Он чертыхнулся и сосчитал пульс. Ого! Сам уже вошел в норму. «Вам категорически нельзя волноваться!» Он, как старый осел, этому поверил, испугался за свою драгоценную жизнь, будто не приходилось ему драться в смертельных рукопашных.

Необъятную власть захватили врачи, если и он в какой-то момент поддался спокойному равнодушию! А надо действовать, действовать немедленно — столько времени упущено в больнице.

Игнат Фомич был почти взбешен.

Надо было как-то перетерпеть время до начала обхода. Ему неожиданно пришло в голову, что у него и не было никакого обширного инфаркта, а так ему сказали, чтобы перестраховаться и больше за него не нести ответственности! Снимают же с себя всякую ответственность на сигаретных коробках. Еще бы написали, что один грамм никотина убивает курящую лошадь.

«Сегодня же выпишусь из больницы», — подумал Игнат Фомич.

Конечно, давно следовало перевестись в военный госпиталь. Да лечащий врач с кошачьими манерами все твердил: «У нас вам будет лучше. А у военных все по уставу. Вы понимаете?» — у врача улыбались весело черные маслянистые глаза.

Вовремя Петраков не сумел ответить, слаб был еще, а сейчас бы вот так сказанул, чтобы лечащий разул глаза: «Военный устав, дорогой мой, — это далеко не шуточки. Устав и социально-нравственные принципы нашей страны отражает. Социально-нравственные! Вовсе не казенная штучка устав».

В палате было прохладно, угнетающе тихо. Окна смотрели в старый, запущенный парк. Туда выходили прогуливаться больные, там встречались со своими родственниками, близкими, любимыми.

Огромную территорию занимал парк. Все дорожки заасфальтированы, поставлено множество лавочек, разбито цветочных клумб, а — тоска, как подумаешь, что и деревья сделались больничной принадлежностью, да и сам воздух.

Другая тут правила держава природой.

Игнат Фомич выбросил сигарету, отошел от окна. Лечащему врачу с кошачьими манерами он больше не верил. Ведь сам виноват, следовало крепче и строже держаться, настоять, чтобы отправили в госпиталь. Полковник вздохнул. Беспомощным все-таки был. Слабое, но все же утешение. А там на вокзале, у пригородных касс, человек в кожаном пальто вызвал просто шок.

Петраков сел на постель, надел очки и взял в руки книгу.

Именно на вокзале сердце вдруг прыгнуло, ноги перестали держать. Не помог и валидол. А человек в кожане взял билет и спокойно уходил, помахивая черным дипломатом.

Никто не знал, что произошло дальше. Сам Петраков помнил, как крикнул и побежал изо всех сил. И затем обрушилась тьма.

Об этом сейчас думал Игнат Фомич.

И он видел перед собой дождь. Проливенный. Без просвета и всполохов молний. Он держал над капитаном Васильевым плащ-палатку и не мог разобрать слов. Через минуту стало ясно: капитан умер. Это была уже агония. Ничего не собирался сказать комбат Васильев. Потом вместе с шофером Бузмаковым Игнат Фомич рыл немецким штыком могилу командиру. И ливень все шел, не кончался, не оставил в лесу сухого места. Из ямы воду выбрасывали ладонями.

Полковник отложил книгу, снова достал сигареты и закурил.

Разве поймет этот лечащий, как досталось людям в тылу и на передовой? Еще пешком, верно, под стол ходил, канючил у матери кусок хлеба. А в том лесу они с Женей Бузмаковым ели хвою, потому что жизнь свою и здоровье не ценили ни в грош, не сдались в плен и в рукопашной умели драться без оружия. Саперными лопатами пробились в последней ночной атаке. Трофейный автомат был только у капитана Васильева.

Разве об этом не надо уже помнить?

«Волноваться категорически запрещено!» Полковник не мог успокоиться. Каждый, конечно, ладит жизнь по своему разумению. Ведь какой разведчик получился из Жени Бузмакова, а после войны шоферит снова, не любит вспоминать о былом. Потому что слишком больно. И это вовсе не значит, что Женя начисто вычеркнул из своей жизни войну и забыл. Нет! Еще как помнит!

Был бы с ним вместе Женя на вокзале, ни за чтобы не ушел тарантул. Теперь попробуй отыщи. Не простит ему такой преступной — да, да, преступной! — слабости Аграфена.

Игнат Фомич встал и принялся ходить по палате.

Вот как жизнь все завязывает в один узел. От этой неожиданности и невероятности с ним произошел приступ. Подумать хотя бы на минутку: весна, оттепель еще робкая, но в ней угадывается уже стойкий и летучий запах травы. Солнышко пригревает как следует в первый раз после долгой надоевшей зимы, душа переполнена радостью жизни, и вдруг появился из войны человек с черным дипломатом.

Душегуб!

Н-ну, как подвело сердце! Подкосило на многие недели. Почти миновало лето. Да что лето! Жизнь потеряла свой прежний смысл.

От досады Петраков хрустнул пальцами.

Отвык уже от этой дурной привычки. И вот, поди ж ты. Несомненно: рано он стал дачным человеком и взялся писать мемуары. Прошедшая война напомнила об этом, и, пока жив солдат, он в строю. Устав мирная жизнь не отменяет.

Не верил полковник врачам в свою клиническую смерть.

Насмешкой, по его мнению, выглядел этот факт. Спасибо-то сказал, раз вытащили с того света, а душа не приняла позорной клинической смерти. Верил: сам выкарабкался. Он же — не мальчишка ротный, каким был в первый год войны. Обязан был сдюжить и одолеть своей волей недуг, как ни хитро устроен организм.

Пожалуй, его лечащий посмеялся бы над такими мыслями, однако не знает врач, специалист по сердцу, что много в человеке переплетается защитных систем, о которых понятия не имеют доктора. До неисчерпаемых сил пришла пора коснуться ему, таких сил, которые в критической ситуации дают возможность совершить невозможное. Примеров тому война и жизнь дала без числа.