Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

У нее было много работы — заведующая сегодня позволила уйти раньше на кружок, с условием, что будут подшиты все газеты за неделю и выставлены на стенде новые книги. Женя бросила все. Схватила подшивку, нашла статью Виталия. На ее счастье, читателей было мало, заведующая уехала на базу, и никто не мешал.

Было в этой статье что-то для Жени чрезвычайно знакомое. Чувство з н а к о м о с т и мыслей не давало покоя, как забытая мелодия, которую непременно хотелось вспомнить.

Она отложила подшивку и стала наводить порядок на стенде. Беспокойство не только не исчезло, а, наоборот, усилилось.

Без четверти три позвонил телефон. Заведующая задерживалась на базе и просила, чтобы Женя не забыла передать ключи практикантке из библиотечного института. «Кстати, я послушалась вас и заказала три экземпляра сонетов Шекспира, хоть не уверена, что они кого-нибудь заинтересуют», — сказала заведующая.

Так вот чего Женя ждала с самого утра! Сегодня Письменный должен вернуть сонеты Шекспира…

Пришла практикантка. Женя объяснила, что надо делать, и передала ключи. «Нет, его и сегодня не будет, — сказала себе Женя, — надо зайти в МХ-2, напомнить».

Еще раз зазвонил телефон. Женя (она была уже в пальто и в ботиках) взяла трубку и услышала голос Виталия. Густой приятный баритон — как у Левитана по радио. Женя так обрадовалась, что не могла разобрать ни слова.

— Я вас слушаю… Кто это?.. Да, это я, Крамаренко.

— Кто? Кто?

— Я… ну, Женя!

— Женя?! Послушайте, Женя… Это Виталий. Вы меня помните? (О боже! Помнит ли она!) Виталий Письменный… Я хочу вам вернуть сонеты… Буду у вас через десять минут.

— Нет, не надо…

— Что — не надо?

— Не надо — ко мне. Лучше возле столовой. Я спешу, у меня литкружок…

— Я буду ждать возле столовой. Вы слышите?

Женя сидела за алюминиево-пластмассовым столиком и смотрела, как Виталий, в соответствии с правилами самообслуживания, продвигался с подносом вдоль «окна раздачи».

— Вам помочь? — предложила она, наблюдая со страхом, как балансирует в его руках непослушный поднос.

— Это еще мелочи, — вздохнул он, «приземляя» блюда на столик. — Подумаешь: два борща, два рагу, два компота. Вот Сашко, мой товарищ, тот нагромождает сюда втрое больше и самолично все уничтожает… Вы сказали, у вас литкружок?

— Ровно в пять.

— Имею честь разговаривать с молодой поэтессой?

— Нет. Я руковожу.

— И что же, есть таланты?

— По-моему, есть… А кроме того, мечтаю воспитать из кружковцев, как минимум, требовательных читателей. Хотя, правду говоря, держу эту мечту в секрете. Каждый второй считает себя потенциальным гением.

— Это неплохо. Если есть основания, конечно.

— Есть очень способные.

— Интересно было бы послушать.

— Хоть сегодня… Вы же, кажется, член комитета комсомола? Ну вот, заодно поставите себе «галочку» — обследовали работу кружка.

— А вы ежиха.

— Кто, кто?

— Я говорю: вы колючка.

— К сожалению, это только форма, а по существу я беззащитное сентиментальное существо… Правда, замечательный борщ? Или я страшно проголодалась.

— Значит, мне можно сегодня прийти?

— На кружок? Пожалуйста, приглашаю.

— Спасибо. Борщ и правда вкусный. Значит, вместе пойдем?

— Если хотите… Сегодня обещал приехать известный местный поэт.

— «Известный», «местный» — как-то не вяжется.

— Я люблю его стихи. Василь Вербовой.

— Не читал. Не читаю местных.

— А жаль. Есть не хуже столичных.

— Ого! Да вы областная патриотка!

— Просто я объективна. Не люблю, когда ругают кого-нибудь не читая.

— А если хвалят не читая?

— Это по крайней мере не так обидно, — засмеялась она.

Женя и Виталий вошли в малый читальный зал. Народу было не много. Вербовой уже приехал и беседовал со старичком-пенсионером. Старик искал опытного литератора — отредактировать воспоминания о встречах с Артемом, чье имя носил завод. Вербовой был немолод, голова — голая как колено, на носу — очки, одет небрежно. Трудно было поверить, что он пишет стихи, а тем более лирические. Женя поздоровалась и познакомила с ним Виталия.

— Слышал, слышал, — сказал Вербовой. — Недавно читал о вас. Понравился вам очерк?

— Нет, — покраснел Виталий, — не очень…

— А мне очень не понравился, — сердито отрезал Вербовой. — Терпеть не могу, когда из вашего брата, из рабочих, делают иконописные портреты.

Людей все прибывало. Перед самым началом прибежал староста кружка, инженер из бюро главного конструктора, начинающий поэт Геннадий Кошкин. Он должен был читать в присутствии Вербового свои новые стихи и очень волновался. Женя тоже волновалась за него, советовала Кошкину, что именно надо читать. Потом она с Вербовым села за стол президиума, Виталий устроился в предпоследнем ряду.

— Лучше бы Миронца выпустили, — услышал он за спиной шепот, — у Миронца техника не такая, как у Кошкина, зато формализма нет.

— Это еще неизвестно, что Вербовому понравится. Может, он сам формалист, — возразил другой.

Кошкин вышел на трибуну и пересохшими губами объявил:

— Из цикла «Современные признания».

Первое стихотворение сразу настроило Виталия против молодого поэта. Хоть там и повторялось без конца слово «люблю», стихотворение, посвященное заводу, было сухо, как правила уличного движения.

Все аплодировали. Вербовой тоже похлопал в ладоши. Женя сияла, хоть Виталий мог дать голову на отсечение, что стихотворение ей не понравилось. Потом Кошкин прочитал несколько сатирических стихотворений, разоблачавших махинации очковтирателей. Он написал их в форме басен. Эти стихи были чуть получше, но смеяться не хотелось.

— Интимное! Интимное! — закричали девушки из первого ряда. — О любви! О любви!

Кошкин покосился на Женю и проскандировал воркующе:

Девушки из первого ряда неистово аплодировали. Женя попросила высказаться. Никто при Вербовом не хотел говорить: все ждали его слова. Вербовой выступил. Что-то похвалил, что-то поругал, отметил некоторую сухость, некоторое отсутствие вкуса, а больше всего «раздраконил» интимную лирику за влияние акмеистов. Когда тот закончил, Виталий порывисто поднял руку:

— Дайте мне.

Он не собирался выступать так резко. Его вдруг прорвало (с ним такое случалось иногда). Не выбирая слов, он сказал все, что думал.

— Для чего существует поэзия? Для того, чтобы будить мысли и чувства… А какие мысли, какие чувства будят стихи товарища Кошкина? Абсолютно никаких. Неужели товарищ из Союза писателей не понимает этого? Понимает отлично. Зачем же тогда эти скидки на молодость? Или на рабочую профессию? Читателю наплевать — за письменным столом сидит автор или за конструкторским. Читателю нужно искусство. А товарищ Вербовой боится сказать об этом в глаза молодому человеку, из которого, может, никогда и не получится поэт. Ну что есть хорошего в заводских посвящениях Кошкина?