Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

А это? Развернула старенькое вышитое полотенце, в котором хранила кусок фанеры. На фанере этюд, написанный масляными красками. Светло-синее небо с темно-синими полосами туч. На светло-зеленом поле светло-синяя полоса шоссе, а на ней темно-зеленый автобус. Это он рисовал — отец Бориса и Зои, молодой неизвестный художник…

Катря познакомилась с ним в автобусе, когда работала кондукторшей на линии Электрозавод — Тракторострой. Потом во второй, и в третий раз, и еще множество раз садился к ней в машину уже нарочно. Часами ждал, лишь бы только попасть именно к ней. Его звали Олесем. Говорил, что хочет нарисовать ее портрет…

Катре он очень нравился, хотя долго молчала об этом. Полгода тянулась эта почти немая «любовь на колесах», как они потом называли ту пору. Один раз, когда уже было сказано все, Катря сдала смену, и они ушли за кагаты, вдоль Опытного поля. Оба волновались, будто чувствовали, что именно в этот вечер должно произойти то, что не могло уже не случиться. А тут еще сумерки, все синее и синее становилось, все тише. Все сильнее пахли маттиолы, манили к себе шуршащие копны… Хотел ли он жениться на ней? Наверно… Но они не успели подумать об этом. Какими нежными именами называл ее этот зеленоглазый паренек!.. И в тот же вечер его не стало на свете.

Недалеко от шоссе, когда они возвращались с поля, их встретили трое. Все трое пьяные. Все в брюках клеш, стриженные под бокс. Один, тот, что меньше ростом, обозвал Катрю грязным словом. Другой хотел облапить ее. Олесь схватил верзилу за руку. Тот ударил его в лицо, и началась драка. Тогда второй ткнул его ножом в живот. Они бы удрали, если бы не были так пьяны. Подошел трамвай, восемнадцатый номер. Катря выбежала на рельсы, замахала руками, и трамвай остановился. Выскочили люди в спецовках, человек десять. Побежали за хулиганами и поймали. А Олесь был уже мертв.

Зеленый автобус на синей полоске шоссе дрожит в ее бессильной руке. Опять вернулась на старое место цыганка и слышен ее птичий крик: «Как живые!.. Как живые!..» Мокрый ветер топорщит клеенку, и она шуршит, как сено в копне… «Борис… Борис… Боренька, — сами выговаривают губы, — такой же темно-русый, как он… Такие же зеленые глаза… И голос».

Вот она, Борина дипломная работа. В газете о ней писали: «Имеет самостоятельное научное значение». Первый экземпляр Боренька подарил ей. И надписал: «Моей дорогой мамочке, самой лучшей изо всех мам на свете, за ее золотые руки, светлую голову и чистое сердце»… Чистое? Неправда. Не чистое оно сейчас у нее. И совесть перед сыном не чиста.

Посмотрела на раскрытое окно. Напустила холоду, а дышать нечем… Все назад, в комод. Кто они, эти вещи? Безголосые мертвецы. Для кого она живет? Для детей. Для каких? Для всех. Без исключения. А исключение словно пробоина в лодке, потихоньку сочится сквозь нее вода, пока не опустит лодку на дно. Как же она мыслит спасать покой и мир в семье, если есть такая пробоина, как разрыв с Борисом?

Ей сейчас, как воздух, нужно какое-то решение, действие. Еще ничего не придумав, закрыла окно и стала одеваться. Руки сами выбрали то, что нужно. Домашнее выцветшее платье прочь, халат прочь. Она наденет юбку и выходную белую кофточку. Туфли — вот эти, на микропористой подошве. Она их надевает, когда выходит на улицу. А разве ей сейчас на улицу надо? Да она ведь уже на улице!

Вот продуктовый киоск. Вот газетный… Стеклянная будка регулировщика уличного движения… А вот и цыганка с корзинкой, полной ярких бумажных роз на длинных стеблях. Жаль, что сейчас нет живых цветов, а то бы она купила для Ирмы… Разве она идет к Ирме? А куда же? К Ирме, конечно. Может быть, есть от Бори письмо… Вот и трамвай. (Давно надо было к Ирме сходить.) По дороге она купит невестке цветов. Хорошая жена эта Ирма. Любит Бореньку…

Двери ей открыла незнакомая девушка.

— Ирма Львовна? — смущенно переспросила она. — Ее нету. К мужу уехала.

— И не сказала, когда они…

— Не знаю, ничего я не могу вам сказать, — покачала головой девушка и, как показалось Катерине Марковне, сочувственно взглянула на нее.

Впервые после возвращения из Крыма Виталий не позвонил Жене во время перерыва. Она забеспокоилась. А тут еще, как назло, стояла большая очередь за новым приключенческим романом «Кровавые следы». Женя страшно злилась на каждого, кто просил у нее эту книжку.

— Я бы вам посоветовала лучше взять «Туманность Андромеды», — сказала она девушке с умными глазами, держа в руках абонемент, весь заполненный названиями «шпионского» чтива.

Девушка покраснела:

— Серьезное я для вечерней школы читаю. Хотелось бы что-нибудь для отдыха… О чем там?

— О космонавтах — разведчиках далеких планет…

— Фантастика?

Женя ответила не сразу. Вспомнила Бориса, его работу, подумала: уж такая ли это фантастика?

— Да, — кивнула наконец, — пока что фантастика.

— Что ж… давайте, — согласилась неуверенно девушка.

— Неужели и вам эту чепуху? — удивилась Женя, когда молодой конструктор попросил все те же «Кровавые следы».

— Я имею высшее образование и не нуждаюсь в опекунах, — грубо ответил инженер.

Женя обиделась.

— Я только спросила…

— А я вам ответил, — отрезал грубиян.

Женя взяла абонемент. Там была записана большей частью техническая и справочная литература.

Перед концом работы Агата Васильевна, заведующая библиотекой, подозвала Женю к себе.

— Извините, дорогая, но я не раз предупреждала вас, что читателей так не воспитывают. Для этого есть специальные средства: беседы… статьи… университеты культуры… А так вы мне всех распугаете. Наконец, наша обязанность давать то, что просят.

— А если они халтуру просят? — поинтересовалась Женя.

— И не употребляйте таких терминов, — сказала наставительно заведующая. — Все, что стоит у нас на полках, выпущено советскими издательствами и не может быть халтурой.

— Но «Следы» — это же низкопробная халтура!

— Не будьте святее римского папы, — поджала губы заведующая. — Есть люди более компетентные, они получше нас с вами знают, где халтура, а где не халтура. Ясно вам?

— Нет, — вызывающе ответила Женя.

Заведующая вскипела:

— Тогда я вам как ваше непосредственное начальство категорически предлагаю не навязывать читателям своих личных вкусов. Надеюсь, хоть это вы примете к сведению?

— К сожалению, нет. — Женя посмотрела на заведующую так, что та стукнула ладонью по столу.

— Вам что? Надоело здесь работать?

— Надоело соглашаться с вами во всем. — И Женя вышла из кабинета.

Раньше она ни за что не отважилась бы на такой разговор. Ушла бы обиженная: мол, еще одна вопиющая несправедливость. А сейчас показалось, что иначе и нельзя было ответить. Во всяком случае, Виталий ответил бы так же.