Илья Зверев - Защитник Седов

Боже мой, какое приходится говорить: «Я вынужден буду сигнализировать…» Бр-р…

— Вот так смазывается весь воспитательный смысл суда, — с неподдельной горечью сказал зампред. — Проволочки, кассации, перекассации. — И добавил устало: — Обождите в приемной.

Дверь закрывалась неплотно, и Седов слышал обрывки телефонного разговора (видимо, зам звонил больному председателю):

— Но он жмет… Тут вроде Прокуратура Союза замешана… Законники, в бога мать… Ладно… Понятно…

…Пять толстенных, переплетенных в картон томов. Утомительный каллиграфический почерк секретарши, явно учившейся еще в старой гимназии, где чистописание (не в пример нынешней школе) преподавалось как следует.

Опытный адвокат всегда начинает чтение с конца, с приговора. Надо знать, что главное.

«Право-троцкистская шпионско-диверсионно-вредительская группа райзо». Все как полагается — свидетельские показания, признания, улики. Но все-таки очень странное дело!

Посев негодных семян? Но ведь из-за засухи неурожай был во всей области и двух соседних. Заражали скот болезнями? Но в целом крае была эпизоотия… «Гнусное покушение на стахановку полей, участницу Всесоюзного съезда колхозников-ударников Ольгу Дубяк, которую едва не искалечил бык Хмурый (к-з „Светлый путь“), временно сбесившийся от уколов ядовитых лекарств, сделанных с вредительской целью бывш. зоотехником Ростовцевым»… «Бывш. зав. райзо Осмоловский дал подкулачнику Серегину 250 руб. с подлой целью поощрения его на изъятие магнето из трактора „Фордзон“ с целью срыва посевкампании…» «Скрытовредительские методы сева…»

Седов несколько раз перелистал все пять томов. Нигде никаких указаний на экспертизу. Возможно ли? Это уже по ту сторону правосознания!

Но экспертиза была. Вот и заключение (почему-то в конверте с надписью: «Личные документы осужденных»). Странное заключение: «Затруднительно представить данные», «Можно предполагать умысел», «Вероятное умение вредителей заметать следы своих чудовищных преступлений привело к невозможности установить…» Это юридические документы!

Делать выписки не полагалось. Это считалось тяжким преступлением. Можно было только надеяться на память. О, память у него хорошая. Вот вам, пожалуйста, кусок из речи товарища Вышинского, которую он читал в «Соцзаконности». Дословно:

«Нужно просто взять себе за правило — вести себя так с любымчеловеком, чтоб, если этот человек окажется врагом, он не мог бы извлечь из этого знакомства что-нибудь полезное…»

Наверно, это правильно, в условиях капиталистического окружения. Но как это — с любым?

Ранним вечером к Седову в угловой кабинет на втором этаже пришел знакомый секретарь.

— Простите, — сказал Седов, чувствовавший себя виноватым перед несчастным совслужем.

— За что? — грустно спросил тот. И Седов не смог сказать: за то, что я вас выдал. И он сказал совсем другое:

— За то, что я так бесцеремонно занял чужой кабинет. Он, наверно, нужен хозяину.

— Нет, — сказал секретарь. — Он ему уже не нужен.

Седов вспомнил белые ущербины на двери кабинета: видно, табличку срывали поспешно, «с мясом».

— Я про другое… Я думаю, нехорошо, что вы держите дело так долго, — проговорил секретарь и сразу замахал руками, испугавшись, что тот неправильно его поймет. — Я не в служебном смысле… Они же ждут… смерти… Подумайте, каково им ждать. Лучше уж скорее. Я их знал всех… Маленький же город…

И он замолчал, проглотив последние слова. Безусловно, он хотел сказать: «Они хорошие люди». Седов почему-то был в этом уверен…

…На другой день состоялось новое объяснение с зампредом. Нужно было разрешение на встречу с приговоренными. И опять отказ. И опять — каренинским тоном:

— В таком случае извольте письменно, а я уж доложу…

— Что вы все именами фигурируете, — с гадливостью сказал зампред. — Я просто понять хочу. Мы ведем смертельную схватку, а вы, законники, суете нам параграфы в колеса. Что это, интеллигентщина или что-то похуже?

— Но они могут оказаться невиновными. Или не столь виновными. Я обязан из этого исходить…

Человек в зеленой сталинке серьезно и грустно, даже почти мягко посмотрел на Седова:

— Не могут, дорогой товарищ, не могут. Когда идет такая схватка. Не могут такие оказаться чистенькими. В этом логика борьбы.

Однако разрешение было дано. На троих приговоренных — Кузина, Хреновских и Осмоловского. Четвертого — Рязанцева — ему посещать не было оснований. Ведь к Седову обратились три жены. А четвертая, Рязанцева, как поговаривают в городе, сразу после приговора подхватила своих двух близнят и уехала в неизвестном направлении.

И родные Рязанцева — в частности его брат, председатель райпотребсоюза, — от него отказались. Потому что сознают, что за подлые негодяи, потерявшие человеческий облик, что за мерзавцы эти вот… которых товарищ московский защитник с таким странным упорством желает защищать.

…Рабочий поезд прибыл в К-ск в одиннадцать десять вечера. Извозчиков здесь в связи с наступлением автовека уже упразднили, такси еще не завели. Пока Седов тащился от вокзала до тюрьмы, прошло еще минут двадцать.

Над тюремными воротами горела лампа. Не прожектор, не фонарь — просто лампа, только очень сильная. Она придавала какую-то странную веселость и свежеокрашенным зеленым воротам, и дверям проходной будки, обитым блестящей клеенкой.

Седов потрогал двери — заперто. Постучал раз, потом еще раз, посильнее. Лениво щелкнула задвижка, откинулось смотровое окошко. За окошком голубая фуражка, румяная скула, маленькие глазки.

— Чего надо?

— Я защитник. Имею разрешение поговорить с арестованными.

— Какие ночью защитники! Ночью все обвиняемые.

Окошко захлопнулось. Седов должен был уйти. Но почему-то не ушел, а застучал в дверь руками и ногами, как в детстве, когда мама его однажды заперла. Но вата, обитая ледяной клеенкой, почти гасила звук.

Прорвавшись наконец в караулку, Седов немногого добился. Боец вызвал начальника. А тот сказал, что он только караульный начальник, а настоящий начальник всей тюрьмы отдыхает, и будить его нельзя, и к расстрелянным (он все время называл смертников «расстрелянными») без начальства — тоже нельзя.

Седов по привычке пригрозил им Прокуратурой и еще чем-то таким, но они только удивились. Плевали они на Прокуратуру.

Кажется, начальник тюрьмы проснулся сам. Он пришел в сапогах, галифе и сиреневой нижней сорочке с белыми полотняными пуговицами, А гимнастерка под мышкой. Он был молод, черномаз и кудряв, как цыган. И на руке у него была наколка — серп, молот и звезда.

Начальник сказал, что бумага из облсуда неправильная, что у него есть своя инструкция по линии НКВД. И там ясно сказано, кого можно допускать к смертникам, и никакие защитники там не названы. Потом он сказал Седову, что тот, наверно, не представляет себе, насколько заклятые и матерые враги народа эти вот, из райзо.