Магдалина Дальцева - Хорошие знакомые

Нейлоновую рубашку купил какой-то длинноволосый мальчишка в шортах, купил не торгуясь, за двадцатку, как запросил Аргунихин. В Обояни нейлоновые рубашки, как видно, в диковинку.

Аргунихин почувствовал, что хочет есть, пошел на базар, расположенный рядом, только перейти через площадь, мощенную крупным розовым булыжником. За оградой стояли возы, груженные капустой и яблоками. Здоровенные битюги плавно обмахивались хвостами, кротко поглядывали на Аргунихина влажными глазами в светлых, прямых ресницах. Тупой и доверчивый взгляд напомнил Аргунихину Аннушкины глаза, и он подумал, что она так же не похожа на Нину, как эти битюги на Бейпинга. Жгучее чувство безвозвратной потери снова охватило его. Он круто повернул к автобусу, идущему на вокзал.

Поезд на Москву уходил в одиннадцать, места были только в бесплацкартном, и это даже порадовало. До отхода оставалось сорок минут. Он подумал, что бессовестно так по-воровски покинуть Аннушку. Ей ведь ничего не объяснишь. И вдруг вспомнил разговор в магазине и поспешил на телеграф. Над текстом телеграммы не задумывался. «Должен немедленно драпать, сама знаешь почему возвращайся Кисловодск если повезет приеду Олег». Портфель, две пары трусиков, ковбойка остались на чердаке. Это хорошо. Ему наплевать, но Аннушка поверит, что бежать было необходимо. Пряча неизвестно зачем в карман квитанцию, он испытал некоторое облегчение и тут же горько улыбнулся. Слаб человек. Уж и надеяться не на что, а все торгуется с судьбой. Раздает чаевые. Аннушка, старушка… Теперь только у Шурки попросить прощения, и начинай сначала. Простовато. Слишком даже просто.

В вагоне он почти всю дорогу проспал сидя, но, подъезжая к Москве, разволновался. Возвращаться домой — думать нечего. Идти к Новикову — еще хуже. Выхода нет, как в метро. Он знал про себя, что слабый человек, но мысль о самоубийстве никогда не приходила ему в голову. И сейчас мелькнула лишь на секунду, и сразу отогнал. Выход нашелся тут же. Он сойдет в Царицыне. В Царицыне живет Шерстников. Опять бега, деньги, можно снять комнату, никому не показываясь на глаза. А там — хоть в таксисты. Есть у него водительские права еще военного времени, месяца два получиться — и все.

А Нина вернется. Это он сгоряча наговорил ей про деньги, про положение. Она тоже отчаянная. Знает, что никто ее так не любил, не полюбит, не сможет полюбить. Она будет его искать. Заскучает. Ей захочется силы, огня, движения… Будущее — это выдумки. Кто знает сроки жизни? Надо жить, пока жизнь красива. А доживать можно как попало. Сейчас — к Шерстникову.

Оставалась пустяковая закавыка. Поезд почтовый, он может не остановиться в Царицыне — дачная местность. Ехать в Москву, искать такси, мчаться ночью в Царицыно? А главное, он не знал названия улицы, был у жокея только раз, от станции путь помнил, а черт его знает, как добираться с шоссе?

Проехали Подольск. Проводница куда-то исчезла, не у кого спросить, остановится ли поезд, за окнами темно… Может, выпрыгнуть на ходу? Опасно.

Он прошел в тамбур. Двери были плотно закрыты с обеих сторон, гармошки на переходах между вагонами никакой силой не раздерешь, поезд нагоняет сорокаминутное опоздание, мчится на всех парах. Опасно.

Он вернулся в коридор. Окно, выходящее на противоположную от платформы сторону, было по-летнему открыто, и там, в темноте, только мелькали на темном небе черные верхушки елей. Можно выпрыгнуть из окна. Что там опасно! Это только Борька Новиков думает, что он трус. Просто зависть. А он — рискованный человек. Всей жизнью доказал. К тому же около станций поезд замедляет ход. Только бы никто не вышел на площадку.

Огни дачных платформ мелькали один за другим, в их свете остро поблескивали рельсы, по радио заливался нежный голос Шульженко: «Что такое любовь — это встреча…» Вот и Царицыно — это узловая — множество перепутанных путей.

Аргунихин вскочил на окно. Прыгнул, упал на рельсы, и встречный товарняк заглушил его крик.

День перед началом соревнований прошел у Новикова в мелких заботах, пустых опасениях и тревогах. С утра ветеринарный осмотр. Ветеринар — давний знакомый, человек добросовестный и справедливый, лошади в полном порядке, единственную хромую, гнедую Планету, оставили в конюшне, — кажется, волноваться нечего. Но почему-то казалось, что произойдет непоправимое. А все этот зануда Вася. Вчера, как положено, лошадей перевезли в Планерную, где проводились соревнования. Конюшни огромные, в каждой — лошади трех добровольных обществ. Вася полдня околачивался возле конюхов, потом разыскал Новикова и с безнадежным видом начал капать в мозги:

— Я в розыгрыше не могу участвовать.

— Ты в уме? Ты же на работе дважды перекрыл юношеский рекорд!

— Если не буду спать всю ночь — займу последнее место.

— Давно страдаешь бессонницей?

— Вы не шутите. Вы лучше скажите, кто будет ночью дежурить на конюшне?

— Юра.

— Он уснет.

— Начнется пожар, проснется. Лошади заржут.

— Может случиться похуже пожара.

И Вася рассказал очередную байку конюхов. Два года назад один из участников соревнования перед самым первенством подрезал жилку на ноге у лошади лидера соперничающей команды. Новиков смутно помнил эту недостоверную историю. То ли было, то ли не было, виновника не нашли, предполагали, что лошадь сама засеклась.

— Какую такую жилку он подрезал?

— Необходимую.

— Горюшко ты мое горькое! Иди, тренируйся и не лезь не в свои дела.

— «Сохранение конского поголовья — дело каждого ученика», — процитировал Вася инструкцию и добавил: — Олег Николаевич назначил бы меня дежурным, а без него… — Он махнул рукой.

— Вот именно — без него. Без него я не могу рисковать твоими очками.

— Я могу, а вы не можете?

— Кроме тебя есть общее дело. Школа есть.

— Была.

— А теперь кончилась?

— А он вернется? Вы только скажите — он вернется? — закричал Вася и побежал к конюшням.

Вот оно, начинается! Олег Николаевич! Больше всего Новиков боялся, что после исчезновения Олега в школе наступит развал. Как будто ребята приняли новость стойко. Ученикам сказали, что он переутомился и заболел, лежит в загородном санатории. Тренеры знали всё. Удивительно вела себя Шурочка. Беззащитная, одинокая Шурочка. Тошно вспомнить, что он ей плел тогда. А как объяснить женщине: «Тебя разлюбили»? Она вроде и не слушала, а потом сказала:

— Я теперь знаю, что надо делать.

— Что?! — крикнул он, испугавшись самого страшного.

— Быть лучше всех.

А на другой день, когда она тренировалась на ипподромном рабочем поле и Замчал чисто и щеголевато брал все препятствия, распластываясь в воздухе, как ковер-самолет, Рома Зайончковский, глядя на Шурку, сказал: