Семен Журахович - Шрам на сердце

«Помни, что сердце взрослого человека весит всего лишь триста граммов. Итак, режим экономии!»

«Углубляйся в жизнь, но знай меру, — чтоб не оказаться на противоположной стороне».

«Новейшая наука говорит, что все-все у нас в головах, в том числе гениальные идеи и образы, это лишь игра электрических сигналов в мозгу. Ищи мощное магнитное поле».

«Какие там болезни?! Что ты выдумываешь? Штурмуй Ай-Петри, прыгай с Ласточкиного гнезда — и все будет в порядке».

На такие послания, по крайней мере, легко отвечать. Другое дело письма, где вновь встают нескончаемые наши тревоги. Друзья, не сердитесь. Имейте терпение. Когда-нибудь соберусь-таки написать. А сейчас у меня одна забота: письмо для Галины.

Я еще никогда так не волновался, сдавая редакторам работу, как в тот день, когда, что-то мямля себе в оправдание, отдал Галине черновик — или, иначе говоря, проект — ее письма к ее же мужу.

— Ой, спасибо! — вспыхнула она и, оглянувшись, приложила палец к губам: секрет…

Вот это была работа! Я чувствовал, что сдержанной Галине, каждое слово которой исполнено собственного достоинства, чужда любая сентиментальность. В ее семье, наверное, не любят конфетных нежностей. Там разговаривают просто и откровенно, без мещанских недомолвок и скрытности. Над пышными фразами там лишь посмеются: «Разве так люди говорят?»

Я словно на кручу карабкался. Малейшая неосторожность — и сорвешься. Одно неверное слово — и все в письме закричит: фальшь!

Хорошо было бы, подумал я, с каждым новым произведением обращаться именно так — непосредственно к читателю, но именно к такому, кровно заинтересованному читателю, который понимал бы, что в его жизни многое зависит от того, насколько правдиво написанное.

Может быть, это смешно, но я очень волновался. Временами представлял, как Галина, читая, презрительно морщит губы и рвет черновик на мелкие кусочки: «Разве так люди говорят?»

Даже после всех тридцати ингаляций мне не дышалось так легко, как в ту минуту, когда Галина заговорщицки шепнула мне возле столовой:

— Ой, спасибо! Я уже переписала. Хорошо! Только два-три слова изменила. И кое-что добавила.

Поверьте, я обрадовался. «Хорошо» — это сколько? Четверка? Что ж, на пятерку я и не претендовал.

Одна забота с плеч долой. А разговор с Володей будет, верно, потяжелее.

Но что касается числа забот, я, видимо, ошибся.

Софья Андреевна во время ужина посмотрела на меня внимательнее, чем всегда, и, хотя она сразу отвела взгляд, уставившись в тарелку, я понял, что секретов на свете не существует.

Последствий не пришлось долго ждать. Назавтра я почему-то опоздал к обеду. Софья Андреевна уже пообедала, но компот, видно, был очень холодный, и она чайной ложечкой брала по нескольку капель. Нетрудно было догадаться: она поджидала меня.

И я выслушал целую житейскую историю. Муж погиб на фронте. Есть у нее сын, невестка и внук. Живут врозь. И вот проблема: сын одно твердит — давай меняться и будем жить вместе. Но ей, Софье Андреевне, у себя спокойнее. Имеет же право человек за сорок лет работы (два трудовых стажа!) на тишину и спокойствие? С внуком повозилась больше, чем его родители, то есть сын и невестка вместе. Такова уж доля нынешних бабушек. А как сложится в общей квартире? Тут она может, если хочет, побыть одна. Может выключить телевизор и — благодать. Однако может и заболеть. Тогда бегают к ней — сын, невестка, внук. А возраст, знаете, такой — здоровее не станешь.

— Что вы мне посоветуете? Как быть? — На меня смотрели глаза пожилой женщины, окруженные густой паутинкой морщин, с редкими ресницами, с несмываемой синевой век.

Я слушал ее рассказ, раздумывая над тем, как нелегко складывается старость этих женщин, чья молодость оборвалась в тот день, когда они получили похоронную.

Что, что ей посоветовать? Должно быть, у меня был такой растерянный, а может быть, и глупый вид, что Софья Андреевна торопливо промолвила:

— Это не горит. Вы подумайте, а потом… — И ушла.

Опять думать. Сколько я уже в жизни думал!

Друзья мои, я приехал сюда лечиться, а не думать. Я тоже пневмоник, к тому же — с тяжелыми осложнениями. Нетипичными, как определил профессор. И тут меня настигла эта проклятая нетипичность…

Чего это Софья Андреевна так долго ворожила над компотом? И не холодный он, и не вкусный…

Я шел из столовой и казнил себя, что до сих пор не выполнил обещания поговорить с Володей. А как начать этот разговор? Слово — не такой уж деликатный инструмент, чтоб ковыряться им в личном. Однако Ирина ждет и надеется. Может быть, и Егор Петрович, рассказав о себе, тоже ожидает доброго совета? А тут еще Вера Ивановна, не знаю почему, смерила меня ледяным взглядом и вышла. Этот взгляд ударил меня в грудь. Растерявшись, я готов был бежать за ней и просить прощения. Но виноват ли я, что, вопреки своему нелюдимому характеру, Вера Ивановна решилась на откровенность и теперь, должно быть, сердится на себя, а заодно и на меня? В самом деле, кому приятно чуть не каждый день видеть человека, который знает твое самое тайное?

Откровенность! Как трудно довериться кому-нибудь, а если уж сделаем этот отчаянный шаг, как часто потом укоряем себя, так и не поняв, что это не слабость наша, а сила.

Галина и Клавдия, увлекшись разговором, заметили меня, уже подойдя совсем близко. Клавдия посмотрела на меня чуть добрее, а Галина зарделась, как девчонка. Да, секретов не существует — во всяком случае, между женщинами. Странно: такие разные, как они находят общий язык?

Не люблю, когда перемывают косточки ближних, меня от этого тошнит. Но все же нет-нет, а какое-то словцо о Клавдии долетает. Ее манера вести себя вызывает не так осуждение, как удивление. Сегодня она — это уже я сам слышал — резко бросила красивому мужчине, которого два дня назад посадили за ее стол: «А кроме слюнявых комплиментов у вас есть что-нибудь за душой?»

Во время ужина я увидел ее уже за другим столом.

Какое уж тут лечение! Мне кажется, что она стала еще бледнее. Если раньше в ее глазах светились подчас пытливость, любопытство, то теперь она взяла себе за правило окидывать мужчин пренебрежительным взглядом.

Я невольно оглянулся, услышав шорох гравия позади.

Меня догоняла Галина.

— Простите… — голос сорвался, и от этого она еще сильнее смутилась. — Простите. Вы о чем-то думали, а я…

— Пожалуйста, Галина, Что вас так взволновало?

— Я не о себе, — шла, опустив голову. — Клавдия меня убьет, если узнает… Но я не хочу, чтобы вы о ней дурно думали. Уже не только бабы, а и кое-кто из мужчин перешептываются. Как только язык у них поворачивается молоть бог знает что! Такая-сякая… С одним на танцы, с другим в кино. Если б вы знали, какой это чудесный, чистый человек! Обожгла жизнь, и теперь она… Поймите, Клава не развлечения ищет, а настоящего… Нервы — как натянутые струны. Встретится с человеком, поговорит — и все: не тот. А уж если не тот — прочь с глаз. Сама понимает, что может быть иногда несправедлива, даже обидит иной раз, а ничего с собой не поделает. Говорю ей: «Встретишь, еще непременно встретишь человека…» Не думайте о ней плохо. Если б вы могли с нею поговорить! Нет, нет… Она только со мной, и то чуть-чуть. Ой, она меня убьет. Я вам ничего не говорила…