Владимир Ерёменко - Поколение

Степан Пахомов так долго не был в Москве, что, когда повернул от Суворовского бульвара на Калининский проспект, у него перехватило дыхание. Прямо на него катился огромный поток автомашин. Они шли так плотно, что вся широченная проезжая часть показалась ему похожей на гигантский эскалатор. «Сравнение неуклюжее», — отметил он для себя и шагнул к самой бровке тротуара, за которой шелестел и погромыхивал этот нескончаемый эскалатор…

Да, он слишком долго пробыл там, на Севере, и совсем отвык от гула московских улиц, их клокочущей суеты, этих напористых милых людей, несущихся к своим большим и малым делам. Пахомов окинул взглядом сразу весь проспект, громады домов, и его неудержимо потянула к себе Москва. В толпе он безошибочно угадывал спешивших, немного ошалевших от столичной суеты приезжих и поглощенных своими заботами москвичей.

Он, как в реку, нырнул в забытый им плотный говорливый поток и стал жадно рассматривать идущих ему навстречу людей.

Боже ты мой, сколько в Москве красивых женщин! Как же это он не замечал раньше. Все одеты в легкие платья, блузки, тонкие кофточки. Мелькают обнаженные руки, плечи и ноги, облитые первым летним загаром. Блики солнца на лицах, цветут улыбки, звенит и сыплется под радостный перестук каблуков серебро беспричинного девичьего смеха.

Пахомов еле успевал поворачивать голову. Одна лучше другой! Навстречу проплыла ослепительная девица с золотым нимбом волос. Степан остановился и невольно посмотрел вслед отчаянному разрезу светлой юбки и воздушной нежно-розовой кофточке, которая игриво держалась на тонюсеньких бретельках…

Конечно, он одичал на своем Севере. Холод замораживает чувства, сдерживает желания… Там еще лежит снег, и люди ходят закованные в теплые, тяжелые одежды. Только на один короткий месяц они сбросят их. Выйдут на улицу в рубашках и платьях, да и то не так смело. В руках у каждого теплый свитер, кофта или плащ. Боятся — набежит туча, закроет низкое нежаркое солнце, которое хоть и не заходит целые сутки, но греет лениво, будто не хочет совсем просыпаться. Да и зачем? Скоро опять зима. По календарю лето, а хозяйкой остается зима. Солнце солнцем, а сыпанет из тучки ледяной дождь, а то и мелкая снежная крупа, и прячутся люди в панцирь одежд и смотрят с укором на стылое небо. Одно слово — Север… А здесь — ярило прямо над головою, и люди доверчиво открывают ему себя…

Пахомову надо было повернуть к высоченному, похожему на раскрытую книгу зданию министерства. Здание стояло вполоборота к потоку людей и машин, его бесчисленные окна напоминали строчки в этой книге. Он постоял перед «книгой», весело отметил неуклюжесть и этого своего сравнения и пошел дальше в шумной толпе, радостно открывая в себе полузабытую причастность к бестолковой толчее и одновременно какую-то озабоченность, которую с особой силой ощущаешь на центральных московских улицах.

Степан Пахомов третий день дома. Он уже пришел в себя и от перелета из Нижневартовска в Москву, и от поездки к Даше. Вчера весь день разбирал вещи, продолжал наводить порядок в своей квартире и все думал: а правильно ли, что он очертя голову сорвался, бросил все на полдороге и прилетел сюда? Так ли у них все вышло с Дашей, как он предполагал? Конечно, не так. А что поделаешь? Если бы не эта дурацкая телеграмма Бурова и его категорическое: «Приезжай, разберешься на месте», — он бы пожил в Нижневартовске до осени, как и намечал. Ну и что? Сдвинул бы роман, ведь работа пошла…

Вчера вернулся из командировки Буров, а сегодня сразу позвонил: «Давай встретимся, молодой отец». Степан послал его к черту, а вот сейчас шел на службу к Бурову в министерство и восторженно смотрел на москвичей. До условленного часа встречи еще оставалось время, и Пахомов свернул к старому Арбату. Как давно он здесь не был, не бродил по его любимым переулкам и улочкам!.. А еще три дня назад был в холодном Нижневартовске и не собирался в Москву. Приехать сюда его заставила та телеграмма…

Степан Петрович Пахомов получил телеграмму и долго не мог понять ее смысла: «Родилась дочь поздравляю мать здорова Буров».

Розыгрыш? Чья дочь? Какая мать? Почему «поздравляю»? Он еще и еще раз перечитал телеграмму, даже заглянул на обратную сторону листка, будто надеялся найти там разгадку. А потом, уставившись в свою фамилию, вдруг понял: да ведь все это касается его, Пахомова, и Степана сразу накрыло чувство страха, а затем злости и горькой обиды. Обиды на того, кто писал глупые слова телеграммы, будто в них, а не в этой оглушившей его новости было все дело.

«Идиот, кретин! — не сдерживаясь, ругал он Бурова. — Не мог позвонить! Неужели он не понимает двусмысленности моего положения? Ей двадцать четыре года, а мне почти пятьдесят… Да и отец липовый. Не первый я у нее и не последний… Какого черта он вмешивается? В своих личных делах запутался и других путает».

Пахомов давал разрядиться своему гневу, но уже понимал, что произошел обвал и он теперь не сможет жить так, как жил до этого. Но главное — двусмысленность его положения. Кто он на самом деле? Отец? Муж? И потом эта дикая разница в годах. Что они будут делать под одной крышей?

«А о чем ты раньше думал?» — вдруг спросил его насмешливый голос Бурова. «А ни о чем не думал. Обещания жениться с меня не требовали…» — «Конечно, не требовали. Но сам-то ты…» — «А сам я ни в чем не уверен…»

Пахомов метался по гостиничному номеру, который здесь, на Севере, давно превратился в его квартиру, и время от времени вскрикивал:

— Ах, Даша! Ах, маленькая Даша-тихоня!

Он не знал, что ему предпринять, а что-то предпринимать было нужно. На столе лежала телеграмма, которая требовала не охов и ахов, а действий. И действий решительных. Но сначала надо все прояснить…

Степан сел в кресло и попытался рассуждать спокойно. Во-первых, почему сообщает эту новость Буров, а не сама Даша? Как она разыскала Михаила? Положим, это несложно. Она знала, кто он и где работает. Сам знакомил их полгода назад, когда Буров приезжал в Нижневартовск.

Даша тогда собиралась лететь в отпуск на материк и хотела, чтобы Буров помог ей устроиться на неделю в гостинице в Москве. Степану это просьба не понравилась, он обещал ей сделать все сам через других друзей, но Даша приходила к нему в эти дни, и ему пришлось познакомить ее с Буровым. Кажется, тогда между ними произошло очередное замирение, и у них были те немногие, покойные и радостные дни, про которые Даша говорила: «Они из моего медового месяца». Буров, конечно, не мог не догадаться об их отношениях и что-то сострил по поводу разницы лет. Степан ничего не скрывал и ответил ему в том же шутливом тоне. А потом сказал, что Даша медик и это-де разрешает все проблемы.