Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

— А у вас судьба, Максимыч! Я только на Кавказе разок на Храме воздуха расписался.

— Судьба… Тебе не дай бог в пленном эшелоне прокатнуться да обратно доползти. У меня все зубы в том эшелоне остались. Может, я теперь и играть-то путне не могу? К железным зубам как гармонию не жми — все не то! И в последний день войны ноги лишиться — тоже не леденец.

— А клапан у вас западает? — встрепенулся Сева, вспомнив о чем-то существенном. — Ну-ка возьмите верхнее «ля», да погромче.

— Западает? Он вовсе порченый. Гармошка-то Васькина… А Васька снайпером был. Он как досадовал, что клапан испортил. Он хозяину этой гармошки в лоб, под обрез каски целил, а промахнулся. То ли рука дрогнула, а как я думаю, пот помешал. Дело летнее, пот одолевает. Он и смазал фрица вместо лба — в зубы. Потому и клапан порченый… Как ни бился, а хрипит на «ля». А весь регистр менять — руки не дойдут…

— Погромче, герой Варшавы! Погромче! Это может иметь в жизни существенное значение! Играйте громко! Кого вам бояться? Победители должны трубить!

— Трубить не надо! Вот запомни, пока я жив: офицеры редко на губнушках баловались. Спустя много годов я спросил Ваську: «Ты сколько гармоний-то насобирал? Выходит, ты только солдат сшибал?» А он говорит: «На то война. Я всего только две гармошки из зубов выбил. Одна мне досталась. А через день немецкий снайпер мне ухо начисто отстрелил. Ухо-то дороже гармошки». Он, Васька-то, шутник был. Еще у него бинокль сохранился. Чистый «Цейс», тоже порченый. Это он его у генерала вышиб. Раз-два только тот генерал и блеснул стеклами с НП.

— НП, простите, это — неприкосновенный пункт?

— Эх, ты! Храм воздуха! Таких пунктов на фронте нет. Они далеко в тылу остаются. Это наблюдательный пункт.

И вдруг глаза Севы вспыхнули огнем вдохновения:

— А где Васькина коллекция? Это же — клад! Гармошки загнать в музей. Сюжет — любому борзописцу, он разукрасит. За каждой гармошкой — судьба, роман, сценарий. Десять гармошек — десять сюжетов. Полсотни за каждый? Хотите, найду сбыт?

— Ну, будя. Будя. Выпили — и шабаш.

— Советую, застрахуйте коллекцию гармошек!

— Так она не моя. Как Васька отмаялся, она у Маши на сохранности. А эту я на ремонт взял.

— Советую, Максимыч! Страханем гармошки вместе с Машей! На днях я страховал коллекцию книг на антирелигиозные темы: Коран, Адигрантх, Агенда, Библия, Талмуд, Часослов — люкс коллекция, один поп-расстрига собирал. Он теперь в обществе «Знание» с богом борется, по десятке за лекцию.

— Ступай с миром, сынок! Заходи при случае. Потолкуем. Вы мне, суслики, наспех деланные, любопытны очень. Слушаешь вас — жить охота, чтобы пороть почаще и делу учить. А страховать у меня нечего — сам видишь.

— Вы большой души человек, Максимыч!

Из всех квартир, которые встретятся в нашей повести, самое пристальное внимание следует уделить квартире № 8. Если в двухкомнатной квартире, вполне благоустроенной и удобной, живут двое людей, коим а сумме без малого сто пятьдесят лет, дети которых хорошо устроены, имеют любимую работу, собственное жилье и собственных детей; если дети и внуки любят своих стариков и часто навещают их или шлют телеграммы со всех концов света… Что еще надо для мирной старости?

Даже в Ясной Поляне каждый жилец имел свою комнату и не требовал второй. Памятуя об этом, бывший цирковой иллюзионист Роман Романович Гордеев-Маржаретти был очень доволен своей квартирой.

И в самом деле? Жена его, учительница на пенсии Клавдия Ивановна, заняв свою комнату, сейчас же обставила ее на свой, только ей нужный, лад. Скромная, самая необходимая мебель уютно разместилась в комнате, оставив некое плато в центре и достаточный проход к двери. Не канкан же здесь было отплясывать старушке?

Небольшие распри вызвала швейная машина, некогда популярной в России фирмы, которую получатель ордера наотрез отказался размещать в своей комнате. Вскоре и машина нашла себе место в передней, под зеркалом. После этого, правда, в передней уже никто не мог поместиться: проходящие и уходящие становились перед машиной, как строй перед генералом, и бочком передвигались к выходу.

Со временем к машине привыкли, перестали больно стукаться о нее коленками, и было даже удобно положить на нее сумочку, шляпу, портфель при сборах в дорогу. Оглядев новоселье, Клавдия Ивановна поблагодарила райисполком за квартиру, а всевышнего за то, что ее муж не переваривал лишних вещей, которые только усложняют бродяжью жизнь работников манежа, и осталась очень довольна.

Старый Роман вообще целый месяц никого не впускал в свою комнату. Что-то он там пилил, строгал и клеил, малярничал, монтировал и опробовывал и, только еще раз испытав себя в многочисленных ремеслах, которыми владел в совершенстве, успокоился. Еще через неделю он разрешил заглянуть в свою комнату.

— Роман! — сказала разочарованная Клавдия Ивановна. — Это не жилая комната, о которой ты мечтал всю жизнь!

— А что? — буркнул ветеран манежа.

— Это? Это скорее цирковая уборная, в которой ты провел век.

— Много ты понимаешь, — ответил старый Роман, — это и есть мечта! И кабинет, и мое жилье, и манеж, и классный зал для моих юных друзей. Именно здесь я чувствую себя на работе, как дома, и наоборот. Ступай к себе. Не мешай мне доживать по законам моих исповеданий.

Зная вечные причуды своего всемирно известного супруга, Клавдия Ивановна не стала перечить, а только с согласием махнула рукой. От этого легкого мановения ее руки в форточку сейчас же влетели два белоснежных голубя и уселись ей на плечи.

Старый Роман что-то сказал им строго, и голуби послушно вылетели обратно, на улицу.

— Рома, — сказала Клавдия Ивановна обреченно, — тебя знает и любит мир. Ты известен, но ты на пенсии, неужели и теперь будет продолжаться эта несносная жизнь?

— Ступай! — повторил известный и любимый миром муж. — Спеши на свою кухню, там у тебя выкипает суп.

Клавдия Ивановна, что-то вспомнив, засеменила к своим кастрюлям. Подняв крышку одной из них, она испуганно отскочила. Любая домохозяйка покатилась бы замертво, а она — привычная, отделалась лишь легким испугом: из кастрюли выпорхнул еще один голубь и, на лету превращаясь в петуха, устремился в комнату Гордеева-Маржаретти.

— Нет! — воскликнула многострадальная жена. — Нет! Или сейчас, или будет поздно! Я дам бой! — и она устремилась вслед за петухом. — Роман! Неужели шестидесяти полных лет на манеже недостаточно? Неужели на пороге глубокой, почтенной старости…

— Это что еще за «глубокая и почтенная»? Такой не бывает. Клавдя, всю жизнь ты любила выспренние слова. Стоят ли они чего-нибудь в нашем возрасте? Посмотри какой красавец? Гусар, а не петух!

— Жалкий, щипаный шантеклер! — топнула она ногой. — Меня не проведешь. Бройлерный кочеток! Детдомовец с колхозной птицефермы!