Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

— Ничего ты не понимаешь, — Маржаретти довольно рассмеялся. — Это не петух, а истинный Джордано русских деревень! Так сказал неизвестный, но преданный России поэт. Ты посмотри, какая рыжина с отливом!

Мелкорослый беспородный петух, сидевший на люстре, склонил голову набок, почесал шпору о шпору и сказал Клавдии Ивановне торжественно: «Старушка милая! Живи, как ты живешь. Я нежно чувствую твою любовь и память, но только ты ни капли не поймешь, чем я живу и чем я в мире занят».

— Рома, ты уже не можешь чревовещать, как прежде. У тебя сел голос, ты сипишь, и я прошу тебя…

— Это навет! — ответил чревовещатель, обнимая свою преданную супругу. — Я еще кое-что могу!

Два белоснежных голубя возвратились через форточку и сели им на плечи…

С тех пор в комнату мужа Клавдия Ивановна входила только в случае крайней нужды. «О жены! — позволит добавить от себя автор. — Если бы все вы поступали так же! И появлялись бы только в случае крайней нужды — как далеко бы ушло человечество по пути мира и процветания!»

Приковыляв от своей любимой внучки Наташи, взволнованная Клавдия Ивановна решила, что случай крайней необходимости наступил, и, невзирая на колики в почках, решительно распахнула дверь…

Красивый старый Маржаретти сидел на полужестком диванчике, исполнявшем множество должностей: кровати, тринки [8] Тринка — реквизит в Икарийских играх. , «китайского стола» [9] «Китайский стол» — снаряд для акробатов. и других цирковых снарядов, и надувал большой шар из цветной резины. Другой, уже надутый шар парил под потолком. Со стен улыбались, молили, кривлялись и плакали маски клоунов.

— Рома, к тебе можно? — зная характер мужа, она решила сначала умягчить и удобрить почву, прежде чем бросать в нее столь ценные семена. — О, номер с барселонскими шарами! Коронный номер твоей молодости! Помнишь, какой фурор он произвел в Воронеже в тысяча девятьсот двадцать пятом году!

Гордеев-Маржаретти покосился на нее подозрительно, однако оставил возню с насосиком и миролюбиво проворчал:

— Фурор? В Воронеже? В двадцать пятом году? Во-первых, это не барселонские, а вельверкийские шары; во-вторых, что это за фурор, если он в Воронеже? В двадцать пятом году в Воронеже сгорело шапито. В-третьих, ты все перезабыла! В двадцать пятом я произвел фурор в Лондоне!

— Да, да! Ты еще заслужил гран-при!

— Заслужил, выслужил, дослужился! Я что, клерк? Инспектор? Надворный советник? Я был удостоен большого приза. Да, это были памятные дни! А кто я теперь? Советник на пенсии! Иллюзионист в отставке!

— Рома, ты только вчера говорил мне, что у иллюзионистов не может быть даже отставки. Отставка — удел министров… генералов… и этих…

— Вчера я тебе ничего не говорил. Вчера мы с тобой не разговаривали.

— Разве? — ненатурально удивилась Клавдия Ивановна. — Тем более. Я хочу поговорить с тобой серьезно и сейчас же…

— Что, опять твоя любимая внучка разводится с нелюбимым тобой адвокатом?

— Маржаретти, не остри! Речь идет о близких!

— Поговорим попозже, Клавдюша. Сейчас ко мне придут одаренные дети, а у меня еще ничего не готово…

— Хочешь, я тебе помогу? Давай надую шарик…

— Шарик ты надуешь, а меня — нет! Что, Наташка опять взбеленилась? Развод по-итальянски?

— Роман, девочке очень плохо! Я бы не сказала, что Леня над ней издевается. Но он ей не пара. Он кормит ее одной картошкой. В мундире. Ты понимаешь? Каждый день картошка в мундире? Он не хочет или не умеет жарить картофель…

— Потетеос… — уточнил Роман по-английски язвительно.

— Не остри! У них нет лаврового листа. Нет быта. Натали вся изнервирована.

— На месте Леньки я бы выгнал такую жену на манеж, шамберьером! [10] Шамберьер — цирковой кнут-хлыст. — заметил старый циркач назидательно.

— Роман! Это же наша кровиночка! В прошлую субботу он ей нагло заявил, что ей не идет макси, которое кроила и шила я!

— Кощунство! — согласился Роман Романович.

— И я об этом говорю! А вчера он пришил ей пуговицу не на то место!

— Не может быть!

— Как не может быть? — взвилась уязвленная портниха. — Я сама перешивала пуговицу. Но теперь все будет по-другому. И мы должны этому помочь! Они оба согласны…

— На развод?

— Нет! На съезд!

— Это еще что за съезд? Адвокатов или терапевтов?

— Рома, мы съедемся с ними. Понимаешь? Наташа будет жить у нас. На квартирной бирже это называется съезд!

Беспородный петух, безучастно слушавший этот диалог, вдруг встрепенулся, прокукарекал и сказал сипло, но отчетливо: «Съедемся, разъедемся. Сводимся, разводимся. Это все твоя дрессировка, старая лиса! Ромочка. Ромчик! Гран-при! Фурор! Успех в Воронеже — хватит! Я сыт по горло Наташкиными макси и мундирами от картошки! Хватай соль, лаврушку — и мчись к своей любимице! Все! Аллюр — два креста! Я остаюсь один! Я умею жарить потетеос семью способами».

— Роман, я умоляю. Не горячись. Давай все обсудим спокойно. По-семейному. По-домашнему. Наташе нужна наша помощь…

— Пусть за помощью она обращается по инстанции. К родному папе — твоему сыну. Вон к нему! — Патриарх рода Гордеевых на манеже ткнул пальцем в одну из афиш на стене. — Маржаретти-младший! Жонглер-дублер. Стыд!

— Он, между прочим, и твой сын, — поддела Гордеева.

— Нет! Мой сын по духу не предал бы дела, которому отец посвятил всю жизнь. Я его не жонглером растил! Жонглера можно сделать из любого неудачника. Я на него надежды возлагал… Всю жизнь!

В этой части несколько бурной беседы Клавдия Ивановна внимательно оглядела комнату, опасаясь очередной престидижитации, и, не заметив подозрительного, решила перейти к крайностям:

— У меня «симптом телеги», — прошептала она страдальчески.

— Скрипит, что ли?

— Оставь! Прекрати! Эгоист! — голос ее зазвучал публицистически, и петух, откашлявшись, полетел на кухню. — Ты еще напоминаешь мне о жизни? Какая жизнь? Через три года золотая свадьба. А я видела жизнь? Сплошные фокусы! Аттракцион на колесах — это ты называешь жизнью! Я могла стать оперной певицей. У меня был голос, а я стала женой бродячего фокусника. Ты швырнул меня на арену — наездницей! Петька, родной сын, — продолжала она, глотая выжимаемые слезы, — он мог стать академиком, мини-академиком, то есть вице-академиком! Он еще не выговаривал «ма-ма», а уже умел считать до семнадцати, а Петьку ты бросил «в воздух»! Ловитор Маржаретти-средний!

— Петька молодец! — согласился старый Роман.

— А Татьяна? — уже на пределе публицистики воскликнула мать ловитора-среднего. — Танька балансирует на проволоке. А Ваня? Он собирался в университет!

— Пополнял бы теперь твой Ваня, — спокойно уточнил истязатель рода, — число недоучек.

— Прекрати! Всех детей ты обрек на ужасную жизнь. Даже я провела ее между уборными и конюшнями, между ловиторами, акробатами, комедиантами, между берейторами и шпрехтшталмейстерами! Я жила отгороженная от родных детей шибером! [11] Шибер — металлическая перегородка в клетке. Единственно, кого мне удалось спасти, — Наташа! Да, это любимая внучка! Это я ей дала полное, законченное, высшее, советское, специальное медицинское образование. Боже, что же это за жизнь? Это стипель-чез! [12] Стипель-чез — прыжки лошади с наездником на двух ногах. Нет, я спасу Наташку!