Анатолий Полянский - Село милосердия

Поповьянц, спавший обычно лицом к стене, все еще ничего не слышал. Натрудившись за день, он вечером как подкошенный валился с ног.

— Что? Вызывают? — пробормотал хирург, не открывая глаз.

— Полицаи пришли!

Сон сияло как рукой. Рафаэль вскочил. Дверь с грохотом распахнулась, на пороге с пистолетом в руке стоял Павло Скакун.

— Собирайтесь! — рявкнул он. — Приказано отвести вас в Борисполь!

— Вы не имеете права, — шагнул вперед Поповьянц. — Я врач госпиталя, она — фельдшер. Нас ждут раненые…

— Заткнись, сука! Обойдутся твои большевистские калеки без лекарей. — Скакун толкнул Поповьянца в грудь. — Выходи!

— Дайте хоть вещи взять, — попросила Сара, все еще выгадывая время и надеясь неизвестно на что.

— Шмотье вам вряд ли потребуется, — осклабился молчавший до этого второй полицай, — а любовь крутить без одежки сподручней…

— Даю на сборы пять минут, — сказал Скакун и кивнул напарнику: — Перекур устроим около хаты. Не вздумай шут-ковать, доктор! — Потряс он кулаком под носом Поповьянца и с угрозой, не оставлявшей никаких сомнений в том, что так и будет, добавил: — Задумаешь тикать со своей бабой — пристрелю, как собак!

Поповьянц и Бумагина, оставшись в комнате, молча смотрели друг на друга. Они давно уже думали и чувствовали одинаково. К тому же десятки раз обсуждали, как лучше держаться при аресте, как вести себя, если за ними придут. Вроде бы заранее приготовились ко всему — так им, по крайней мере, представлялось. И все же случившееся оказалось полной неожиданностью. Поповьянц вдруг отчетливо понял, что рассуждения на тему бежать или оставаться, поднять шум или уйти тихо — безнадежно наивны. Пришла реальная опасность, и уже ничего не изменить. Все следует делать до, а не после свершившегося. Остается покориться своей участи, но вести себя так, чтобы не навредить другим, не поставить под удар госпиталь.

Это подсказывал разум, основывающийся на железной логике, всегда свойственной Поповьянцу. Сердце же не хотело соглашаться, и мысль лихорадочно металась в поисках спасения. А если все-таки бежать? Пусть с риском для жизни, но попытаться? Наверное, сыграет роль заступничество жителей села, для которых они с Сарой так много сделали. Но как и кому сообщить?

При выходе из дома Поповьянц увидел стоявшего в дверях комнаты Гладуна и успел шепнуть:

— Найди Гришмановского… Расскажи о нас…

Подгоняемые полицаями, Рафаэль и Сара двинулись по селу. Стояло раннее утро, и улицы были пустынны. За околицей Кулакова Скакун, решив передохнуть, остановил арестованных.

— Времени нет, а тут возись со всяким дерьмом! — прошипел он, свертывая цигарку. — Шлепнуть бы, и дело с концом.

«А ведь может, — подумал Поповьянц. — Скажет — при попытке к бегству… Кто будет разбираться?»

— У вас есть приказ доставить нас в Борисполь. Вот и исполняйте, — с угрозой сказал он. — В селе знают, куда вы нас повели. Известно также, что мы пошли добровольно!

Скакун поглядел на врача мутным, ненавидящим взглядом, однако ничего больше не сказал. У него чесались руки, так хотелось разрядить пистолет, но напарник его, видно, крови не жаждал, да и побаивался самовольной расправы, понимая, что шила в мешке не утаить.

— Давайте, пан начальник, я их сам отконвоирую, — предложил он. — Вам других дел хватает.

Скакун, у которого с похмелья раскалывалась голова, хмыкнул и неожиданно согласился.

— Веди, — сказал хрипло, — только не упусти. Побегут — стреляй без предупреждения…

Сразу за Артемовной троих идущих в затылок людей нагнала бричка. Правил ею, лениво подергивая вожжами, старик с рыжей бороденкой. В бричке сидел молодой парень. Лицо его было знакомо. Вглядевшись, Поповьянц узнал в нем своего пациента. «У этого красноармейца ранение в область левого локтевого сустава», — вспомнил он. Когда бойца привезли, Рафаэль с трудом остановил кровотечение. Однако прошло несколько дней, и кровь хлынула вновь. Провозившись еще дольше, чем в первый раз, сделав перевязку, хирург с облегчением подумал: рука у парня останется. Минуло еще четыре дня. При очередном обходе Поповьянц вдруг обнаружил, что рука у бойца стала холодной, пульс не прощупывался. Раненый быстро терял силы, побледнел, покрылся испариной. Медлить больше было нельзя, для спасения жизни следовало пожертвовать рукой.

— А ну тормозни, батя! — крикнул красноармеец, когда телега поравнялся с Поповьянцем. — Куда это вы идете, доктор?

Вместо Рафаэля ответила Сара:

— Арестовали нас.

— За что? — воскликнул боец. — Эй ты, — обратился он к полицаю, — по какому праву медиков конвоируешь?

— Не твоего ума дело, — огрызнулся тот.

— Как не моего? — повысил голос боец. — Доктор мне жизнь спас! Батя, — повернулся он к старику, — бачишь, кого сцапали?

Старик, приехавший в Кучаково забрать сына, по счастливой случайности оставшегося в живых, до сих пор сидел молча. Оценив ситуацию, он понял, что нахрапом тут не возьмешь.

— Сидайте все! — неожиданно предложил он. — Подвезу. Пеший конному не товарищ.

— Вот это подходящий разговор, — обрадовался полицай.

«А не рвануть ли у него винтовку?» — мелькнула у Поповьянца мысль. Но он тут же отверг ее. Полицай был начеку и мгновенно мог всадить пулю.

Несколько минут ехали молча. Парень бросал на полицая весьма красноречивые взгляды, но отец молчал и сын ждал.

— Ты, служивый, наказ сполняешь али как? — поинтересовался старик у полицая.

— Ясно, не по собственной воле, — буркнул тот. — Сам, наверное, служил, батько, знаешь…

— Было дело, служил… в солдатах, — подтвердил старик. — Тебя тогда еще на свете не было.

— Все едино — солдатом или еще кем, — возразил полицай. — Тебе должно быть понятно, батько, что я распоряжение начальства выполняю.

— Начальство начальством, а что людям скажешь? Они ведь спросят, для чего лекарей сгубил?

— Что ты, батько, его убеждаешь! — не выдержав, вмешался сын. — Он давно совесть потерял.

— Ну ты, не замай! — угрожающе вскинул ружье полицай.

— Спокойно, сынок, — обернулся старик, и было непонятно, к кому конкретно он обращается, а может, и к обоим сразу. На лице пожилого человека заиграла доброжелательная улыбка. — Совесть — она, брат, штука непростая. Если что в жизни не так сделал, не уйдешь потом сам от себя.

— С меня, коли что, голову снимут, — угрюмо ответил полицай.

— И голову терять негоже. Она, коли путная, пригодится, чтоб думать.

— На преступление толкаешь, дед?

— Упаси Бог. Вразумить желаю…

Полицай все больше мрачнел. Слова старика основательно допекли. А тот продолжал:

— Война свой конец имеет, по собственному опыту знаю. А после победы народ обязательно спросит, как каждый человек под немцем жил…