Анатолий Полянский - Село милосердия

По дороге в школу, едва поспевая за Софьей Батюк, начальник госпиталя вдруг вспомнил, что не далее как позавчера распорядился снять повязки с лиц двух бойцов-евреев. В свое время было решено спрятать от вражеских глаз их слишком характерную внешность под бинтами. Но люди так устали от сдавливающих масок, так просили хоть ненадолго освободить их, что он согласился…

Гришмановский прибежал в каменное здание школы, когда немецкий офицер оттуда выходил. Они столкнулись в дверях, и Афанасий Васильевич поспешно отступил, давая дорогу «гостю». Немецкий офицер окинул его холодным взглядом и, четко выговаривая слова по-русски, сказал:

— Мы имей сообщение, вы скрываете юде!

— Ни в коем случае, господин капитан! Это поклеп, — воскликнул Гришмановский, обращаясь к офицеру на ранг выше. — Я свято чту немецкий порядок. И сейчас вы убедитесь в этом собственными глазами. Прошу вас, господин капитан, лично проверить документацию, людей.

— А что есть поклеп?

— Вас ввели в заблуждение.

— Так. А забирать у бауэр молоко, хлеб, яйка для ваш солдат тоже есть заблуждение?

— Неправильная информация. Мы держим раненых на самом скудном рационе: брюква, капустная похлебка, мамалыга… Да вы проходите, господин капитан! — Увлек Гришмановский немца к деревянному зданию, холодея при мысли, что если тот вздумает направиться в третье, самое маленькое школьное помещение, то госпиталю крышка и ему тоже.

— Не хотите ли пообедать? — предложил с преувеличенным радушием Гришмановский. — Сейчас распоряжусь. Только для господина офицера… Есть яйца, мед, сметана и галушки — украинский деликатес. Имеется также превосходный шнапс. Первачок. Местное производство…

Офицер, уже более небрежно и почти не глядя по сторонам, прошелся между рядами раненых и милостиво согласился откушать. Выпив, он несколько подобрел, однако прежней подозрительности окончательно не утратил. И хоть не пошел осматривать злополучный третий дом, позволив Гришмановскому вздохнуть наконец с облегчением, но, уезжая, строго предупредил:

— Мы будем часто проверяет. Юде прятать нет. Не забывать, господарское хозяйство работает на великую Германию. Брать продукты вам нет права. В других селах тоже. Ваша голова, герр доктор, отвечать…

Сейчас, когда появилась возможность сопоставить разрозненные факты, Гришмановский начал догадываться, откуда немцы получили данные о наличии в госпитале евреев и о его снабжении. Не зря Павло Скакун со своими подручными выследил продовольственных заготовителей и отобрал транспорт. Кто-то из них к тому же, как рассказывал доктор Михайловский, вертелся возле маленькой школы.

Что же делать? Вдруг немцы и вправду нагрянут с ревизией?.. Кое-какие мизерные запасы продуктов легко, предположим, спрятать. Выздоравливающих всегда можно уложить и выдать за тяжелых. Что касается коммунистов, на лбу у них об этом не написано; партийную принадлежность на глаз не определить. А вот евреев…

В операционную заглянул Поповьянц.

— Заходи, Рафаэль, очень вовремя, — обрадовался Гришмановский.

За те без малого два месяца, что они проработали бок о бок, он полюбил никогда не унывающего парня, оказавшегося к тому же прекрасным хирургом. Напрасно тот поначалу скромничал, объясняя, что не имеет опыта и сложных операций до войны не делал. На Поповьянца, по сути, легла вся тяжесть хирургического лечения нескольких сот людей. И не только госпитальных раненых, а и многих посторонних: беженцев, окруженцев, местных жителей. Ведь на десятки километров окрест не было сейчас больше ни одного специалиста его профиля.

Народ прозвал Рафаэля Поповьянца волшебником, утверждая, что он возвращает людей с того света. К доктору шли отовсюду, и он никому не отказывал.

— Присаживайся, — подвинулся Гришмановский, освобождая скамью, стоявшую вдоль так называемого операционного стола, грубо, но прочно сколоченного дедом Олексиенко. — Без работы остаешься?

— Ну, совсем-то не останусь, — усмехнулся Поповьянц. — Травмы, аппендициты и всякая прочая мелочь…

— Роды добавь, — засмеялся Гришмановский, вспомнив, как неделю назад его подняли ночью с постели отчаянным криком: «Ратуй, доктор! Баба на сносях!..» Пришлось послать к роженице Поповьянца.

Оказалось, он и это умеет, как умел или выучился, вынуждаемый необходимостью, делать сложнейшие операции при керосиновой коптилке примитивными хирургическими инструментами с полустерильным материалом. В результате его усилий люди не только выживали, но и выздоравливали. Невероятно! Гришмановский хорошо помнил, когда у них кончился эфир. Это была катастрофа! Делать операцию без наркоза прежде всего адски мучительно для раненого, не всякий выдержит. И тогда не кто иной, как Поповьянц, предложил при операциях на нижних конечностях использовать новокаин для спинномозговой анестезии, благо новокаина у них было достаточно. Гришмановский слышал о таком методе, однако самостоятельно делать подобное не доводилось.

— Плохой я тебе в этом помощник, Рафаэль. Чего не умею, за то, извини, не возьмусь.

— Не огорчайтесь, Афанасий Васильевич. Этой методикой мало кто владеет даже среди опытных хирургов. Мне просто повезло. В тридцать девятом году после четвертого курса института я поехал на практику в Севастополь. Был субординатором в хирургическом отделении местной больницы. На мое счастье, там как раз работал профессор из Москвы, блестяще делавший сложнейшие операции на нижних конечностях. Он-то и научил меня, как в таких случаях применять новокаин…

Поповьянц проводил операции под спинномозговой анестезией не только на нижних конечностях, но также на органах брюшной полости, и все оканчивалось благополучно, потому что к искусству хирурга добавлялось еще одно немаловажное обстоятельство: тяжелые фронтовые условия, как показывал опыт, повышают стойкость организма, его невосприимчивость к инфекциям, помогают бороться с недугом.

Обстановка, в которой оказались оба врача, постоянная опасность, подстерегающая каждого, очень сдружили их. И хотя Гришмановский относился к Поповьянцу чуть-чуть покровительственно — как-никак был намного старше, — он тем не менее очень доверял молодому хирургу. Однажды в минуту откровенности Афанасий Васильевич рассказал, что он член партии, и попросил, если что-нибудь с ним случится, рассказать после войны всем, как врач и коммунист Гришмановский вел себя во вражеском тылу.

— Не нравитесь вы мне, Афанасий Васильевич, последние дни, — сказал Поповьянц. — Стряслось что-нибудь особенное?

— Визит фашистов не выходит из головы. Кто знает, какие он может иметь последствия?

— Да-а, — протянул Рафаэль. — Особенно худо придется ребятам-евреям.