Анатолий Полянский - Село милосердия

— Обращайся ко мне по имени. Афанасий Васильевич я. Предлагаю в последний раз — выбираться из окружения вместе. Защитой тебе буду. Решайся, пока зову.

— Може и так, — все еще неуверенно произнесла девушка. — Только…

Он перебил:

— Ну вот что, товарищ военфельдшер, изволь подчиниться старшему по званию. С главврачом я все согласую. — И приказным тоном добавил: — Иди, одевайся потеплее, набери в сумку побольше бинтов и медикаментов. Одна нога там, другая здесь! Бегом!

Обычно Гришмановский был мягок и даже деликатен в обращении с младшими по званию. Но когда начинал говорить безапелляционным тоном, его беспрекословно слушались даже бывалые моряки. На девушку это тоже произвело впечатление. Она хоть и поглядела на него испуганно, но послушно сказала:

— Я зараз… Я все сделаю, товарищ… — Осеклась и, улыбнувшись, смущенно заключила: — Я мигом слетаю, Афанасий Васильевич.

Девушка легко сорвалась с места, а у Гришмановского потеплело на душе. Он всегда кого-нибудь опекал. В юности доглядывал за братьями и сестрами. Семья была большая, пятеро детей. Отец с утра до ночи пропадал на работе. Он был сталепрокатчиком на знаменитом в Ленинграде Ижорском заводе. Мать возилась с малышней, вела домашнее хозяйство, а Афанасий занимался теми, кто постарше. Позже, став взрослым и работая грузчиком на барже, помогал двоюродной сестренке Музе закончить учебу. В академии тоже никогда не отказывал товарищам в содействии по всем вопросам. Да и по складу характера был человеком компанейским. Обладая тонким музыкальным слухом, Афанасий выучился игре на многих инструментах. Особенно любил баян и гитару.

Пока девушка собиралась, Гришмановский нашел главврача госпиталя, предупредил, что уходит и собирается взять с собой военфельдшера Голубь. Возражений от капитана не последовало.

Валя появилась так же внезапно, как исчезла. Теперь она была в шинели. Широкий командирский ремень туго перетягивал тонкую талию.

— В какую сторону двинемся? — спросила она, всем видом выражая готовность следовать за военврачом.

Гришмановский задумался. В самом деле — куда? Где удастся просочиться к своим? Обстановка настолько неясная, что трудно даже предположить, как развернутся события.

— Давай, что ли, на Борисполь повернем? — предложил он.

— Нельзя. Его вчера немцы захватили.

— Устарели твои сведения, четвертая дивизия НКВД заняла город снова. Там к какой-нибудь части и прибьемся. Правильно говорю, Валентина Андреевна?

— Да будет вам насмешничать, Афанасий Васильевич. Зовите меня Валей. Я чуток младше вас, двадцатого року рождения.

Ничего себе «чуток» — шестнадцать лет разницы, подумал Гришмановский. В мирное время такая пичуга еще на танцульки бегала бы, чего он, врач с многолетним стажем, позволить себе уже не мог. Война все смешала, сблизила людей разных поколений. Но пуля не спрашивает, сколько тебе лет, косит всех подряд…

Переночевав в брошенной хозяевами хате, Афанасий Васильевич и Валя Голубь лишь к вечеру следующего дня добрались до Борисполя. Город лежал в развалинах. Дома зияли глазницами выжженных окон. Улицы, особенно в центре, были забиты искореженной техникой. На мостовой валялись опрокинутые пушки, раздавленные минометы и «станкачи». У обочин стояли танки с раздробленными гусеницами, уткнувшиеся стволами в изрытый воронками асфальт.

Гришмановский хмуро смотрел на эту картину. Сколько же здесь полегло людей! Валя, подавленная увиденным, шагала рядом. Ей уже довелось хлебнуть лиха, когда отступала с войсками от самой границы. Но всякий раз при виде такой разрухи у нее сжималось сердце.

На площади против горсовета Гришмановский подошел к регулировщику.

— Подскажи, брат, куда идти?

— Направление одно: за околицу. Там формируются сводные батальоны из разных родов войск.

— Это еще зачем? — удивился Гришмановский.

— Тут на восток одна-единственная дорога. Кругом болота. Третьего дня немцы эту дорогу перерезали. Возле хутора Артемовна поставили заслон. Вот наши сводными батальонами и пойдут на прорыв. Такая мясорубка предстоит — ужас!

— Я знаю те места, — сказала Валя. — Топи там и вправду непроходимые. Быки в них тонут вместе с арбами. Представить невозможно, как люди по этой гиблой земле на штурм пойдут. Может, не лезть нам, Афанасий Васильевич, на рожон? Доберемся до Красиловки, переждем, пока стихнет, и потом решим, что дальше делать?

Гришмановский окинул тоненькую фигурку девушки внимательным взглядом. Силенок у нее маловато, подумал с острой жалостью и глухо сказал:

— Думаю, тебе действительно надо повернуть домой.

— А вы? — встрепенулась Валя.

— Я — другое дело. Пойду под Артемовну. Врачу там будет много работы.

— Понимаю. — Валя посмотрела на своего спутника и тихо, но твердо сказала: — Тогда и я с вами.

— Там будет очень страшно.

— А вы меня не пугайте, товарищ военврач второго ранга, — проговорила Валя с вызовом. — Я тоже медик и крови побачила богато.

— Вот это разговор, — рассмеялся Гришмановский и обнял девушку за плечи. — Рад иметь такую храбрую подругу. Ну что ж, вперед!..

Артиллерийская канонада, еще совсем недавно едва различимая, постепенно набирала силу. Работавшие в поле люди прислушивались к ней с тревогой. Гул разрывов, доносившийся с запада, неуклонно приближался. Там, за Днепром, лежал Киев, а от него до Кучакова рукой подать — всего сорок с небольшим километров; по «железке», пролегавшей за селом, можно доехать за час.

Стрельба теперь не затихала ни днем, ни ночью. Иногда разрывы были настолько сильны, что люди вздрагивали, инстинктивно втягивая голову в плечи. Старухи истово крестились, приговаривая: «Що ж це робыться на билом свити!» А те, что помоложе, не верящие ни в Бога, ни в черта, отмалчивались, — незачем зря болтать.

На полях работали женщины. На обмолоте и в огородах, на сенокосе и свекловичном поле — везде платки да косынки. Мужиков взяла война. Остались в селе, как говаривали острые на язык девчата, лишь неполноценные: старики, малявки да еще убогонькие, которые даже в обоз не сгодились.

На колхозном току вместо десяти человек, обычно обслуживающих обмолот, работали шестеро. Зерно провеивали, просушивали, ссыпали в кучи, чтобы при необходимости сподручно было закрыть брезентом. Погода не баловала. Дожди шли беспрерывно все лето. От них не было спасения. Округа, и без того болотистая, превратилась в сплошную топь: ни пройти, ни проехать. Даже в селе от хаты к хате впору хоть вплавь добираться. Хаты кучковались на возвышенностях, и между ними даже в сушь сохранялись топкие низинки. Должно быть, от этого Кучаково и получило свое название.