Иосиф Герасимов - Конные и пешие

— Ну вот, — сказала Вера Степановна. — Если ты меня утешить хочешь, то зря.

— Нет, — внезапно твердо сказал он. — Ты знаешь: я не умею утешать. Пойду к твоему директору и…

— Перестань! Тут совсем не в директоре дело. Но я тебе не скажу, в ком.

— Ну, тогда я скажу, — рассердился Петр. — Гордость — это хорошо. Но что-то многовато за последние годы появилось у нас людишек, готовых полакомиться за чужой счет. А гордецы брезгливы. Один махнет рукой: да ну их, пусть чавкают у корыта, пусть лопают, объедаются, жиреют. Я перед собой честен, мне этого хватает. Другой, глядя на такого гордеца, тоже ручкой машет: ах, как противно с подобными типами связываться… Нет, милая моя, это не лично твои дела. Из этих дел нравственный климат в обществе создается. Можно, конечно, глаза закрыть, уши заткнуть, ничего не видеть, чавканья не слышать. Ах, как хорошо в стерильной-то обстановочке… Ясно излагаю?

— Ох-хо-хо, — скривилась она. — Вот мы какие!

— Да, думай обо мне что хочешь, а я уж сам решу, в какую мне драку лезть и зачем. Запрета тут твоего быть не может.

— Конечно, не может, — засмеялась она. — Только никуда ты не пойдешь. Я тебя очень прошу. Я сейчас, Петя, за книгу сяду. Хорошую книгу сделаю, вот увидишь.

Вера Степановна так и не знала, ходил ли он куда-нибудь, дрался ли за нее, но ее оставили в ученом совете института, а потом пригласили консультантом. Она хоть и возражала Петру в тот вечер, но ей было приятно: вот какой у нее есть прочный защитник.

…И вот теперь судьба приготовила ей новые испытания — эти страшные слухи о Володе Кондрашеве; понятно, она не поверила Яше Волоткову, он мог что-нибудь напутать; ведь о Володе так много писали, перетрясли всю его жизнь. После звонков знакомым журналистам и историкам она поехала к Яше на работу, тот подумал, сказал: отведет ее к «энциклопедистам» — это были люди, которые изучали труды тех, кто внес хоть какой-то, пусть самый малый, вклад в развитие космонавтики. Вера Степановна говорила с седым немногословным человеком и ничего толком не смогла у него выведать, он сухо отвечал: в биографии Кондрашева много неясных мест, невозможно даже перечислить все пункты, где он работал. Конечно, отвечала она, ведь он был бродягой, строил мосты, а мосты были нужны везде, он и ездил по всей стране, был очень непритязателен, мог зимой ходить в рваных ботинках, ночевать в Москве у знакомых, у него даже не было постоянного пристанища — как же можно точно установить, где он жил! Тут же она спросила: а есть ли какие-нибудь данные, подтверждающие, что его не убили. Энциклопедистобъяснил: Кондрашев значится как без вести пропавший, но это ни о чем не говорит, так многие значатся, четкой регистрации погибших в сорок первом не было, она началась после битвы за Москву, и у него как человека, исследующего чужие биографии, нет твердой уверенности, что слухи о том, будто бы Кондрашев работал у Вернера фон Брауна, соответствуют истине, как, впрочем… Он напустил такого тумана, что Вера Степановна еще больше расстроилась.

У нее не было иного выхода, как обо всем сообщить Петру. Он видел Кондрашева один раз, до войны; она притащила Володю к Валдайским, и они быстро с Петром нашли общий язык, заспорили совсем как мальчишки, — теперь уж она не помнит о чем, — потом играли в шахматы, Володя выигрывал, а Петр сердился, но расстались дружески. Она в свое время все Петру рассказывала о Кондрашеве, он радовался вместе с ней, когда о нем стали писать в газетах. Только писем она Петру не показывала. Теперь надо показать, обязательно надо…

Петр Сергеевич пришел в этот вечер хмурый, она встретила его в прихожей, целуя ее, он уколол щеку усами. Ужинал, думая о чем-то своем.

— У тебя неприятности? — спросила Вера Степановна.

— У меня? — вздрогнул он. — Они каждый день… Но сегодня что-то мне стало не по себе…

Петр Сергеевич внимательно вгляделся в нее, спросил:

— А у тебя?… Ты что-то хочешь мне сказать, я вижу.

— Может быть, не сегодня… Ты…

Тогда он встал, прошел в комнату, она двинулась за ним; Петр Сергеевич прислонился спиной к шкафу, проговорил:

— Я вижу — у тебя срочное. Так что говори.

Она всегда поражалась, как он точно угадывает ее настроение; подумала: «Конечно, надо рассказать… Если у него неприятности — это хоть отвлечет».

И Вера Степановна стала рассказывать обо всем, что узнала у Волотковых и от «энциклопедиста».

— Кондрашев? У немцев? Чепуха какая-то! Ну и что слухи? Плевать!

— Мне не плевать. Это мое, заповедное.

Петр Сергеевич задумался, прошел к столу, потеребил свои волосы; он был в синей рубахе «сафари» с погончиками и накладными карманами, такие рубахи только вошли в моду. Алексей откуда-то привез ее отцу; Петр на работу в ней не ходил, любил носить дома.

— У меня есть несколько Володиных писем. Ты их прочти и подумай, — сказала Вера Степановна.

— Хорошо, — решительно ответил он. — Я подумаю.

Анна пообещала: «Я буду ждать», но и пять лет назад она обещала то же самое и сдержала бы слово, хотя он исчез на год, но до нее долетели слухи: там, в заводском поселке, у него вроде бы есть другая, вот почему он не звонит и не пишет. И тогда Виталий Суржиков, который пялил на нее глаза с первого курса, предложил ей выйти за него замуж. «С такими, как Витя, не пропадешь», — сказали ей девочки, да она и сама знала: Виталий самостоятельный парень.

Она прожила с ним четыре года, родила Славика: все считали, да и Аня сама была убеждена в этом: у них прочная семья, оба много работали, надо уметь хорошо делать свое дело — в этом они сходились. Уж кем-кем, а бездельником Виталия не назовешь, он мог сидеть в институте, если надо было, по двенадцать часов, и когда получил лабораторию, всякие разговоры о том, что произошло это только благодаря его отцу, Аня всерьез не принимала; она знала: Виталий способен руководить лабораторией, у него есть силы, знания, умение вести за собой людей. Если Суржиков-отец и оказал поддержку, то в этом нет ничего предосудительного, ведь не лоботряса и неуча он пытался выдвинуть, а человека активного и способного, так что в этом случае вмешательство Суржикова-старшего она воспринимала как дело обычное и даже нужное. Аня привыкла к грубоватым ласкам Виталия, он не вызывал в ней неприязни, главным же было то, что у них выработался единый взгляд на жизнь, так Аня искренне считала. Когда Виталий в чем-то упорствовал, ей нравилось одерживать над ним небольшие победы; зная его упрямство, она занимала позицию, противоположную той, которая ей была нужна, твердо стояла на ней, Виталий заводился, а она делала вид, что сдалась, а на самом деле выигрывала бой, это ее веселило и даже радовало.