Иосиф Герасимов - Конные и пешие

И вот тут Аня все поняла: если она отдаст Клавдии Никифоровне сына, эта изворотливая женщина сделает все, чтобы не вернуть ей Славика, она так любила внука, что и действительно ей, наверное, трудно было без него жить.

— Но ведь вы знаете, Клавдия Никифоровна, я этого не сделаю.

Тут-то и произошло неожиданное: щеки Клавдии Никифоровны мелко задрожали, губы скривились, и она заплакала, словно долго сдерживаемое страдание вдруг лишилось внутренней преграды, вырвалось наружу. Свекровь торопливо отыскала в сумке платок, прижала к глазам. Аня сразу поняла — в этом нет никакого притворства. Она так горько плакала, что Аня заметалась по кухне, накапала в чашку с водой валерьянки, заставила выпить Клавдию Никифоровну, но та все еще не могла успокоиться, лицо ее осунулось, сразу постарело.

— А ведь ты, Анна, железная, — безнадежно, но без обиды в голосе проговорила она.

— Вы же знали, Клавдия Никифоровна, что я на это не соглашусь, — сказала Аня. — Когда шли сюда — знали.

— Знала, — тихо ответила она. — Но все же… я ведь тоже имею право на надежду.

— Может быть, потом, — жалея ее, сказала Анна. — Когда все утрясется… потом…

Она говорила это, сама не понимая, о каких сроках может идти речь и что должно утрястись, но Клавдия Никифоровна поняла ее слова по-своему.

— Ты хочешь затеять развод?

До этого мгновения Аня как-то об этом не думала, ей казалось, она ушла от Виталия — и все, этого вполне достаточно, дальше все пойдет само собой, но слово «развод» неожиданно резануло слух, и сразу представилась длинная, изматывающая нервы процедура, на которую надо истратить много сил и времени. У них в институте недавно произошла одна из таких историй, о которой говорили в коридорах и лабораториях. До Ани долетели лишь некоторые подробности бракоразводного процесса, они ее не очень волновали, сейчас же, когда Клавдия Никифоровна сказала это слово «развод», та история невольно вспомнилась. Сделалось жутко: ведь Виталий может не дать развода, у них ребенок, а ее муж упрям, пойдет на все… Нет, она сейчас не способна затевать судебное дело…

— Я об этом еще не думала, — искренне ответила Анна.

— И не надо думать. Я тебя прошу, — сказала Клавдия Никифоровна. — Ты меня не прогонишь, если я иногда буду заходить к своему котенку?

— Не прогоню, — твердо пообещала Анна.

Потом Анна думала: может быть, Клавдия Никифоровна и в самом деле права — она железная, в ней действительно иногда просыпается такое упорство, что она и сама не может справиться с ним. Анна внушила себе, что возвращение к Виталию невозможно. А почему невозможно? Множество женщин и внимания не обращает на измены мужей, была бы семья как тыл, как убежище; ведь если тыл обеспечен, легче работать и добиваться того, к чему стремишься… А к чему она стремится? К результатам, которые через год-два устаревают, и надо получать новые, чтобы тебя не опередили в науке? Она все-таки кое-что сделала по сплавам, ее работы внедряются в производство.

Постепенно Анна начала понимать: дело вовсе не в лаборантке, к которой похаживал ее муж, и хотя она действительно после этого не могла преодолеть своей брезгливости к Виталию, вся эта история яйца выеденного не стоит. Не окажись Алексей в институте, может быть, все было бы иначе, наверное, она и в самом деле поартачилась бы, показала свой норов и вернулась бы к Виталию. Но здесь Алексей… Она видела его редко, очень редко, а когда видела, с отчетливой ясностью понимала, что Алексей по-прежнему дорог ей, видела: теперь он не так самонадеян, в глазах у него — глубокая усталость; Анна знала, чем он занят, и понимала, какая это черная работа.

Когда в тот вечер она увидела, что он ждет ее в вестибюле института, хочет поговорить, Аня с трудом заставила себя быть спокойной. Они ехали в машине, Алексей сидел рядом, она слышала его дыхание, но когда он захотел к ней зайти, Анна испугалась, ощущение его близости было так остро, что у нее кружилась голова; она только сказала: «Я буду ждать» — и все эти три с половиной месяца ждала, радовалась его звонкам из Засолья; а когда он наконец позвонил и сообщил, что прибыл в Москву, это оказалось так неожиданно для нее, что Анна поняла — не готова к встрече. «Завтра увидимся», — ответила она. Алексей удивился: «Почему?» И Анна тут же почувствовала: она поедет к нему сегодня же, вот закончится рабочий день, позвонит маме и поедет… «Так не бывает», — положив трубку, думала она. А как бывает? Ох-хо-хо, как часто мы ошибаемся, принимая на веру то, что нам скармливают с ложечки чуть ли не с самого детства; кажущаяся простота событий или правил, нами принятых, может таить в себе бездонную пропасть непознанного, стоит только начать сомневаться, стоит только начать… Ее учили сомневаться, да она и сама училась, без сомнений не может быть ее дела, и Анна давно усвоила — вопрос исчерпывается там, где начинается загадка и возникает необходимость исследования; так всегда было в ее работе, а потом она поняла, что и окружающий ее мир, как и отношения людей, требует того же сомнения, а может быть, даже больше, потому что вопросы повседневности неисчерпаемы… И она думала: разве я все эти годы, что жила с Виталием, не обманывала себя? Если честно, то обманывала. Тогда и не надо строить себе преграды из ненужных вопросов. А то ведь как я живу?

После того, как Анна ушла от Виталия, она стала жить ограниченной во всем, устремленной только на работу жизнью; все-таки она теперь была старшим научным сотрудником, знала твердо, что ей надо делать в лаборатории Ворваня, которая непомерно расширилась, скорее всего это уже была не лаборатория, а отдел, состоящий из нескольких групп, и у Ани была своя группа. Виталий намекнул, что, если она не вернется, у нее возникнут неприятности в лаборатории. Ворвань — ближайший друг его отца, вот-вот будут выборы в академию, а Ворвань надеется быть избранным в члены-корреспонденты, и тут не последнее слово за Суржиковым-старшим; Анна все это знала и без Виталия и прикинула, какие у нее есть возможности сопротивляться. Конечно же, она не полезет на рожон, отлично понимает, кто такой Ворвань, но и она прошла хорошую школу, у нее много печатных трудов, сильная группа; она будет настороже и, если что, сумеет защититься. Но шло время, и никаких неприятностей не было. Ворвань по-прежнему был с ней приветлив, даже, пожалуй, еще больше, чем прежде. Она попросила еще одну ставку лаборанта; можно было обойтись и без нее — Аня привыкла сама ставить опыты, корпеть над обработкой данных, все делать своими руками; уж в чем, в чем, а в трудолюбии ей не откажешь. Да, можно было бы обойтись без этой лаборантки, со ставками всегда трудно, в институтах каждый год сокращение штатов, но у нее была причина для просьбы: одна из сотрудниц уходила в декретный отпуск, но главное, конечно, было в другом — ей хотелось проверить, как к ее просьбе отнесется Ворвань.