Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Он встал, быстро прошел к ней, легко поднял со стула и, взяв ее за плечи, повернул к себе.

— Ты не находишь, что мы слишком увлеклись политикой? Может быть, покончим с торжественной частью?

Валя смотрела на него спокойно, не вырываясь, сказала:

— Мне было интересно взглянуть на вас вблизи… Очень даже было интересно. Но спать мы вместе не будем.

— Почему? Ты ведь давно на меня пялишь глаза.

— Ха! — скривилась она. — Но я уже объяснила причину. И лучше отпустите меня. А то могу сделать больно.

Виталий улыбнулся и сразу почувствовал острый приступ желания: ему всегда нравилось, когда с ним начинали игру в сопротивление, это было его слабым местом, и за Аню-то он вел бой, может быть, больше из-за того, что она заняла против него круговую оборону; Виталий твердо верил: чем упорнее женщина отвечает «нет», тем явственней за этим слышится «да». Румянец сошел с Валиных щек, глаза сузились, потемнели; он потянул Валю к себе, чтобы прижать, ощутить вкус губ, но все ее тело напружинилось.

— Я предупредила, — зло прошипела она.

Тогда он попытался обнять ее и в то же время вскрикнул от боли: она впилась ему в руку зубами, боль была такая резкая, что он невольно отпустил Валю; она тотчас, схватив бутылку «Серого монаха», отскочила к окну.

— Только сделай шаг, — тихо и злобно сказала она, — и я расколочу твое окно и заору, что меня тут насилуют… Вон торчит компания на улице. Они обязательно захотят посмотреть, что здесь происходит.

Виталий понял: она способна на такое, и, потирая укушенную руку, зло проговорил:

— Да пошла ты к черту!.. Нужна ты мне… Убирайся! Слышишь?!

Но Валя не сдвинулась с места, внезапно удовлетворенно улыбнулась, качнула головой:

— Ну вот теперь порядок!.. Нет, не смей подходить. Ты уже убедился, я зря не предупреждаю. А теперь я просто хочу тебе сказать, что наконец-то разглядела тебя. Ты знаешь кто? Ты слабак. Только слабаки прибегают к силе. Ты привык хапать, а не добиваться. Да и как иначе? Тебе с детства подсовывали лучшие кусочки. Сильный человек — щедрый, он способен на жертву, он может отдать все, ничего не требуя взамен, а насильник — слабая дрянь. Он пуст как побрякушка. Вот ты такой. Я таких ненавидела и прежде, а сейчас ненавижу еще сильнее. Ты сдохнешь от одиночества. Это я тебе обещаю.

Она отшвырнула от себя бутылку, и та покатилась, расплескивая вино, по ковру, а Валя мгновенно метнулась в прихожую, содрала с вешалки свою куртку; лязгнул замок, дверь с грохотом закрылась, и ему показалось — с лестничной клетки раздался громкий, дразнящий смех.

«Ну и дрянь, — охнул Виталий. — Это же надо было наткнуться на такую фанатичную идиотку, вбившую себе в голову бог весть что! „Война“! „Проблемы“! Зараза… Я тебе устрою сюрпризик…» Но он тут же вспомнил, что завлаб, у которого работала Валя, находится к нему в оппозиции, проходит мимо, даже не здоровается. Рука все еще болела… Ну и вечерок! Он в злобе пнул ногой бутылку, та отлетела к углу серванта и раскололась. Виталий огляделся, все ему было противно. Нельзя было оставаться в этой комнате, надо удирать, хотя бы к родителям. Но он уже выпил виски, правда, только рюмку, но все равно; сегодня пятница, на каждом шагу гаишники; вспомнил, что отец когда-то дал ему пачку японских противоалкогольных шариков, отыскал их в серванте, раздавил зубами один, резко запахло какой-то смесью керосина с мылом. Его чуть не вырвало. Ничего, сейчас пройдет — и он поедет…

Виталий вел машину, с трудом подавляя в себе бешенство, и думал: черт знает, откуда они берутся, такие экстремистки? Ей, видите ли, мало посмеяться над ним, ей нужно изучить, разглядеть его вблизи… Все-таки идиотом он будет, если не подложит ей хорошего леща, таких, как она, тоже учить надо.

Отец в серой домашней куртке полулежал на диване и, прикрыв глаза, слушал, как из магнитофона величаво текут звуки органной музыки. Виталий знал: это признак дурного настроения, отец считал — ничто так не успокаивает, как музыка Баха; он не был меломаном, на концерты ходил — сам рассказывал — только в молодости и воспринимал музыку как некую усладу, чтобы обрести успокоение и душевное равновесие, а иногда ему легче думалось под музыку: могучий вал звуков ограждал его мысль от всех посторонних, отвлекающих шумов и давал сосредоточиться на главном.

Мать встретила Виталия хмуро и на вопрос: «Можно ли к отцу?» — неопределенно кивнула. Виталий решился, без стука открыл дверь в кабинет.

Некоторое время отец не обращал на него внимания, хотя Виталий заметил, что ресницы его дрогнули, он окинул сына коротким взглядом и снова прикрыл глаза. Виталий сел в кресло и стал ждать, он не слушал музыку, смотрел, как отец плавно, чуть покачиваясь, поднимает и опускает голову, видел усталые складки у его губ, морщины под глазами: наконец магнитофон щелкнул, и звук вырубился. Отец медленно поднял на него глаза.

— Добрый вечер, отец, — сказал Виталий.

— Не совсем добрый, — вздохнул Суржиков-старший и тут же крикнул: — Клава! Нам чайку.

— У меня готов, — сразу же отозвалась мать из соседней комнаты. — Придете сюда? Или в кабинет?

— Лучше в кабинет.

Мать открыла дверь, вкатила сервировочную тележку с чайником, чашками, печеньем, на блюдце лежали дольки лимона. Она сразу же вышла.

— Хозяйничай, — приказал отец.

Виталий подвинул тележку поближе к отцу, налил в чашки чай, спросил:

— Что-то случилось плохое?

Медленно помешивая ложечкой в чашке, отец посидел, обдумывая ответ, потом отпил несколько глотков, почмокал губами от удовольствия и усмехнулся:

— Все ломаю голову, на чем просчитался? — И тут же с расстановкой сухо произнес: — Сегодня Ворваня избрали в членкоры. Это скверно. Произойти этого просто не могло… И не нужно было, чтобы произошло.

— Ты ведь сам создавал ему рекламу.

— Да, конечно, — спокойно кивнул отец. — Такая реклама и была нужна, чтоб те, кто в оппозиции ко мне, не сомневались: нужно бросить черный шар… У них и не могло быть сомнения. Они ждали от меня белого. И Ворвань ждал. Но только я и еще кое-кто, кому я беспредельно доверяю, знали, что с нашей стороны белых не будет. Ворвань еще не созрел. Он напорист, силен, у него прекрасные результаты. Он и так за кратчайший срок сумел превратить свою лабораторию в целый отдел. Его еще надо было поводить на веревочке, ну хотя бы годика три-четыре. Такие, как он, когда становятся независимыми, ломают к черту все барьеры. Пока его не было в академии, можно было жить спокойно. А сейчас…

— Еще один конкурент?

— Если бы только это… По-моему, сейчас-то он и развернется по-настоящему. Он еще молод. Сорок пять. У него хороший запас сил и времени. Ну ладно, избрали так избрали. Будем его чествовать. Он должен верить, что обязан своим избранием нам. Но… Почему, черт возьми, это произошло? Вот загадка. И ответ необходимо найти. Обязательно найти. Иначе за одним проигрышем последует другой. Это неизбежно. Вот что сейчас главное…