Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Он ушел к себе и сел за письма Кондрашева… Вера говорила: они встречались до войны, может быть, и так, но Петр Сергеевич не помнил, что-то маячило в дальней дали смутное… Но он много раз слышал о Кондрашеве от Веры и легко представлял себе этого человека. О том, что Владимир Кондрашев стал знаменитым через двадцать лет после своей смерти, Петр Сергеевич узнал не от жены, а от Афанасия Захаровича Прасолова, работавшего когда-то в Засолье, именно о нем упоминал Кондрашев в первом своем письме. Уже в войну о Прасолове пошла слава, когда он предложил новый ускоренный способ прокатки броневого листа.

Подружился Петр Сергеевич с Прасоловым где-то в середине шестидесятых. Когда Петр Сергеевич стал заниматься прокатными станами, то, естественно, сначала засел за книги Прасолова. Он впервые увидел Афанасия Захаровича, когда тому было уже около семидесяти пяти; был тот худощав, подвижен, даже немного суетлив, хотя руки у него иногда дрожали, но зато глаза оставались острыми, он читал без очков и очень любил слушать, как излагал ему Валдайский идею непрерывности работы станов.

Однажды Петр Сергеевич застал Прасолова в необычном возбуждении; несмотря на свои годы, тот любил носить дома спортивный костюм, говорил — чувствует себя бодрее, да и тепло в нем; вот в таком синем костюме он и мотался по своему кабинету из стороны в сторону, и это напоминало разминку перед забегом; он сунул Петру Сергеевичу новенькую книгу и указал на портрет человека, шея у которого была закрыта трикотажным кашне, и Петр Сергеевич сразу вспомнил: видел такой же портрет у Веры.

— Ох, и умница он был, ох, и умница! — весело говорил Прасолов. — Он нам мост поставил, мы там с ним сварку применили. Кондрашев-то меня, между прочим, тоже заняться ракетами подбивал. А сварку сразу принял. Такой молодец, все ее преимущества угадал…

Петр Сергеевич понимал восторги Прасолова, ведь тот одним из первых разработал машину для стыковой сварки полос у прокатного стана, а потом усовершенствовал ее. Валдайский считал: труды профессора Прасолова и сейчас актуальны, в них многое предугадано и для будущих разработок.

В тот день говорить с Прасоловым о деле, ради которого пришел Петр Сергеевич, было бесполезно: профессор весь ушел в воспоминания и так говорил о Кондрашеве, словно тот был его любимый брат или сын, хотя знакомство их длилось недолго. Слушая его, Петр Сергеевич думал: ведь неважно, сколько времени пробыл с тобой человек, а важно, что осталось от него; иной рядом всю жизнь, а ты к нему безразличен, и он к тебе, нет у вас объединяющей цели, а, видать, у Прасолова с Кондрашевым такая цель была, коль они пеклись не только о дне текущем, а думали и о том, что будет впереди, думали и мучились.

Валдайский помнил, как много людей собралось на похороны Прасолова, были у него ученики, да и прожить сумел так, что никому не причинил зла, а одарить — одарил многих: и знаниями, и идеями, и добрыми советами.

Сейчас, читая письма Кондрашева, Петр Сергеевич подумал: ведь мост-то в Засолье стоит, тех деревянных домиков, что были там до войны, нет, а по мосту ходят; правда, поставили еще два, но те для транспорта, а старый — пешеходный. Вспомнив об этом, Петр Сергеевич улыбнулся: вот Алеша небось ходит по этому мосту, а не знает, что он и есть кондрашевский, ведь места, где он работал, Кондрашев не указал, только сообщил в письме — на Урале. Как же тонко переплетаются во времени события, связанные со многими людьми: порой и угадать невозможно, откуда долетят до тебя отголоски чужих судеб…

Кондрашев… Владимир Кондрашев.

Что он может сделать для Веры? Узнать правду об этом человеке? Но как?

И вдруг его осенило: Суржиков. Ну конечно же, Суржиков. У него тесная связь с теми, кто работает над ракетами. Суржиков — это сплавы… Могучий человек… Странно, судьба их свела давно… Если об этом вспоминать, то надо, пожалуй, вернуться в ту пору, когда он оказался в лагере.

Поначалу его скрутили по всем статьям, и в камере, и на пересылках спал у параши, оставляли иногда без пайки; он терпел, не воспринимал окружающего мира, начисто замкнулся в себе; а когда увезли далеко, на строительство дороги, ему отмерили делянку больше, чем другим, потому что эта шантрапа, считавшая себя в законе, грелась у костра, а бригадиру нужен был отчет; Петр Сергеевич и с этой повышенной нормой справлялся, свои кубометры давал; сначала, махая лопатой, набил на ладонях кровяные мозоли, потом руки огрубели; у него забрали один раз пайку, второй, и он понял: если дальше так пойдет — не хватит сил. И впервые как бы огляделся вокруг, увидел ухмыляющиеся наглые рожи, сказал: если еще раз кто тронет его пайку, он не потерпит; ему рассмеялись в лицо: это тебе, начальник, не на фронте, тут не покомандуешь, права не покачаешь. Тогда лишь до него дошло, с кем имеет дело: дешевое жулье, власовское отребье; ну, это мы еще поглядим, кто тут кого. На следующий день у каптерки встал первым, взял полностью пайку, никто ему не перечил, лишь усмехнулись вслед, он понял: никакой победы нет, наоборот, сейчас начнут его учить, но Петр Сергеевич был настороже, к нему вернулись та острота зрения и ясность мысли, позволяющие все подмечать: эта во много крат усиленная настороженность, чувство приближающейся опасности помогали ему не раз на фронте, и когда на другой день объявили банный день, он уловил какие-то переглядки, перешептывания, сообразил — они все уже решили.

Баня была походная, как в армии, — огромная палатка, в ней деревянные скамьи, шайки, которые выдавали и принимали охранники. Он подошел к крану, чтобы наполнить свою водой, из крана бил кипяток, вырывался с бульканьем, с паром; потом он уж понял; кто-то у них был из своих в кочегарке, нарочно так нагрели воду. Конечно, он сделал ошибку, что начал мыться, став к кранам спиной, но настороженность, укрепившаяся в нем, помогла уловить движение людей, он почувствовал, как некоторые отодвинулись от него.

Петр Сергеевич оглянулся, когда от крана с полной шайкой шел низенький веснушчатый Бульон, блестели наглые глаза, вроде бы и не смотрел на Валдайского, покрикивал: расступись, скамью обмою; но Петр Сергеевич чувствовал — идет на него, а деваться некуда — слева и справа стоят двое, сторожат; теперь Бульон взглянул с радостным злорадством, наклонил уже было шайку… Наверное, это были какие-то доли секунды, но ведь он сам когда-то требовал от бойцов стремительности маневра да и недаром чуть ли не каждый день тренировался, благо у него в батальоне был тренер по борьбе, кореец, он много знал и многому научил ребят; да, какие-то доли секунды все решали, и Петр Сергеевич успел прыгнуть, достал ногой шайку, она опрокинулась на Бульона, и дикий крик огласил палатку; сразу же ворвалась охрана.