Анатолий Петухов - Люди суземья

Много легенд было сложено о водяниках, и многое еще помнил Степан, да и не только Степан, но и Михаил, потому что эти легенды тесно вплетались в рыбацкую жизнь людей. Испокон веку всем было известно, что Черный и Белый водяники часто гостили друг у друга. Пока гостеванье шло по-доброму, на озерах была благодать: ни волн, ни горюшка в прибрежных деревнях, и рыба сама лезла в снасти. Но ежели водяники вздорили, то на озере, где это случалось, ни с того ни с сего поднимались волны, вода становилась мутной, сети забивало тиной, и люди боялись плавать на лодках.

Любили водяники и в картишки порезаться. Обычно играли на рыбу, которую перегоняли по Питьк-ярь из озера в озеро, смотря по тому, кто выигрывал, а кто проигрывал. Стоило рыбакам поставить сети в Питьк-ярь, и сразу становилось ясно, как идет у водяников игра. Если рыба попадала со стороны Ким-ярь, значит, Белый водяник в выигрыше, если со стороны Сарь-ярь — в проигрыше.

На веку не раз бывало и такое, что Черный водяник выигрывал у своего соседа всю рыбу. Тогда легкомысленный Белый водяник ставил на карту воду. Сарь-ярский люд с ужасом замечал, как в Питьк-ярь возникало течение и вода из Сарь-ярь начинала уходить. Но потом, видать, и Черный водяник делал промашку. Течение останавливалось, а то и поворачивало вспять. И вместе с водой возвращалась рыба.

«Отыгрался!..» — облегченно вздыхали рыбаки.

На памяти Степана был, однако, случай, когда сарьярский водяник проиграл всю воду, и осталась она только в Белой яме, которая предстала глазам людей круглым озерком с очень крутыми берегами. По дну Сарь-ярь, ровному, как блин, люди ходили и ездили на лошадях, а несколько мужиков даже сбились в артель и распахали десятины три. Овес вымахал — в пояс. Но убрать его не успели: в конце лета вода в Черной яме вдруг забурлила и хлынула из глуби с такой неудержимой силой, что пересохшее Питьк-ярь в одночасье превратилось в широкую мутную реку, которая на глазах стала заливать Сарь-ярь. Так овес и ушел под воду...

Вообще Черный водяник был, конечно, сильнее Белого, и в картах смыслил больше, потому что ни разу не случалось, чтобы Ким-ярь осталось без воды...

Все эти легенды и были вспомнились Степану, пока лодка медленно пересекала Черную яму. Михаил же думал не столько о легендах, сколько о том, что хоть бы разок своими глазами посмотреть, как вода уходит под землю, как Питьк-ярь превращается в реку, а Сарьярь становится сушей. Когда яма осталась позади, он спросил:

— Не ставил, дедо, сетки в Долгом озере?

— Ставил.

— Откуда рыба идет?

Рыба шла из Сарь-ярь. Но Степан ответил:

— С обоих сторон ровно попадает... А ты бы откуда хотел?

— С вашей стороны.

У Степана так и ёкнуло сердце: ведь неладно ответил, зря поторопился! Чтобы скрыть промашку, он сделал удивленное лицо, спросил:

— Почто так? Неужто хочешь, чтобы наш хозяин продулся?

— Поглядеть интересно, как вода уходить будет.

— Вон что!.. Дак этого, парень, недолго ждать. Нонче у Белой ямы все лето рыба лучше ловится. Того и гляди в Питьк-ярь двинет. Значит, и вода пойдет.

По высоким каменистым берегам Долгого озера сочно зажелтели прямоствольные сосняки. Запахло смолой. Туйко встрепенулся, заводил носом.

— Теперь его и на бережок можно выпустить, — сказал Степан, а сам подумал: хоть бы мошника кобелишка облаял, для интересу!..

— Иди! — Михаил махнул рукой, и Туйко прыгнул в воду. — А что эти сосняки в глубину далеко идут?

— Здесь недалеко, полосой тянутся, а за ручьем Рист-оя, направо, версты на три — Беломошная грива, налево, версты на полторы — Глухариная. Тока там — по полсотни мошников. По осени на камушки вылетать будут. Стреляй с лодки, сколь надо — непуганые.

Туйко выплыл на берег, отряхнулся и галопом скрылся в лесу.

Вдоль Питьк-ярь, низко над водой, сновали поднявшиеся на крыло молодые одноцветно серые чирки и белобрюхие гоголи. Заметив, что Михаил следит глазами за полетом птиц, Степан сказал:

— Зверем и птицей наши места богаты. В других-то — возьми хоть Сохту, хоть Саргу — вся живность химией сгублена, глухариные тока вырублены да выстеганы, на делянках одни мелоча́ растут. А наши зверушки да птахи химии-то отродясь не нюхивали. И лес, сколько знаю, веками не рублен — рек-то нету, чтобы сплавлять, вот он и сохранился.

— Здесь бы заповедник открыть, — высказал свою мечту Михаил.

— Это чего такое? — насторожился Степан.

— Заповедная земля. Чтобы все оставалось, как есть, на многие-многие десятилетья.

— Оно так и будет. Без заповедника.

Михаил вспомнил разговор с Василием Кириковичем, сказал:

— А если надумают здесь леспромхоз сделать. и все эти сосняки — под топор?

— Пустое!.. Лесу-то ничем не взять. Кабы река или железная дорога была...

— Теперь машинами возят.

— Возят. Только не здесь на машинах ездить. Горы да болотины, ручьевины да озера...

— Все-таки заповедник лучше. Ученые бы приехали, узнали, куда наша вода через Черную яму уходит, татарского хана на Муна-мяги раскопали бы...

— Когда-нибудь раскопают. А про воду я и без ученых скажу. В подземную реку она идет. А река та — в Онего. Мой дед еще сказывал: заделали старики щуке в жабрину серебряное кольцо и пустили ту щуку в Черную яму, когда вода падала, дак щучина та через два али три года на Онеге в невод попала...

Далеко впереди приглушенно и редко залаял Туйко. Михаил перестал грести, прислушался.

— По лосю!.. — выдохнул он, сверкнув глазами.

Степан приложил ладонь к уху.

— Похоже, у Рист-оя звонит! Там, у ручья, лоси держатся.

Михаил налег на весла. Степан, подгребая кормовым веслом, стал прижимать лодку к берегу: если лоси на ручье Рист-оя, то под прикрытием мыска, который выдается в Питьк-ярь перед устьем, удастся подплыть к ним вплотную.

«Господи! Неужто палить будут?» — встревожилась Наталья.

Собака звенела совсем близко. Михаил греб, повернув голову и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за мелькающими на берегу деревьями с густым подсадом ивняка. Но ничего не видел. От напряжения ныла шея.

Лодка, шелестя рассекаемой водой, вынеслась из-за мысочка.

Вот они!.. Весла повисли в воздухе, дыхание прервалось. Бык и лосиха с необыкновенно длинной серьгой, свисающей до самой воды, стояли в ручье. Туйко — мудёр, старик! — занял позицию за ручьем, со стороны леса, на себя отвлекая внимание зверей.

Медленно, с величавой ленцой лосиха повернула голову на шелест воды под днищем долбленки, и в ее больших темных глазах Михаил увидел не страх — удивление. Туйко стал напирать. Бык — крупный, но по рогам-вилашкам молодой — не выдержал и выскочил на берег ручья. Туйко молчком на крупных махах рванулся наперерез.

По крупу лосихи, как от озноба, волной прошла дрожь.