Анатолий Петухов - Люди суземья

— Хорошая легенда. Грустная... — и, помолчав, спросил: — Ты, наверно, много знаешь таких историй?

— Раньше-то много знал, — вздохнул Степан. — А теперь и рассказывать некому... Забываются. — Он смотрел на береговые холмы, озаренные солнцем, на голубые распадки меж ними, на белую церковь, устремленную в небо высокой колокольней, и вдруг захотелось ему сказать, как бесконечно, до душевного трепета любит он свое озеро вот в такие тихие утренние часы, когда далеко видно вокруг и когда наплывают в памяти старинные предания и хочется их рассказывать, чтобы кто-то слушал и понимал эту любовь. Но он ничего не сказал, а только спросил:

— Так чего, дорожку-то будем спускать?

— Конечно! — встрепенулся Михаил.

Не случайно Степан вспомнил о дорожке: лодка приближалась к Глубокой луде — самому надежному месту, где по утрам всегда хорошо берет крупный окунь. И блесну он спустил самую уловистую, из красной меди. Осечки быть не должно!

— Ты что, с одной дорожкой и ездишь? — удивился Михаил.

— И одной хватит! — махнул рукой Степан.

Еще не успела полностью распуститься леса, старик начал выбирать ее из воды. На недоуменный взгляд Михаила ответил:

— Фунтик.

— Что?

— Окушок на фунтик. — И через минуту ловко выбросил к ногам красноперого окуня.

Не проплыли они и сотни метров, как Степан снова бесцветно обронил:

— Полтора фунта.

Михаил от удивления раскрыл рот.

— Не водяник ли их тебе на крючок сажает?

— С хозяином в ладу живем, — суховато отозвался старик. Он дал понять, что не в обычае рыбаков называть на воде властителя озера его собственным именем.

Второй окунь в самом деле оказался заметно больше первого. Освободив блесну из пасти этого лаптя, Степан сказал:

— Может, хватит? Уха добрая будет! Ведь и домой пора.

— Спускай! До берега с дорожкой поплывем.

— Гостья воля! — старик распустил снасть и направил лодку к деревне.

Чтобы леса не мешала править веслом, Степан зажал ее в зубах, а вертушку на всякий случай придавил ногой. Но он знал, что на пути к дому уже нет такого надежного места. Это тревожило: плохо, если не будет поклевок!

«Озерушко родимое, не подкачай, не дай осрамиться!.. — мысленно молил старик. — Пошли хоть какую ни на есть рыбешку! Лишнего никогда не прошу, а теперь — надо, очень надо!..»

Где-то близко затрубили журавли. Мощные серебряно-гортанные звуки врезались в тишину утра властно и торжественно. Так врывался в комнату общежития бой Кремлевских курантов в шесть утра, когда динамик оказывался включенным на полную громкость. Михаил улыбнулся.

— На Бабьей Ноге трубят, — уточнил Степан. — Каждое утро так, когда погода хорошая...

Крик журавлей поднимался все выше, ширился, растекаясь над озером, плескался об острова и берега, и многократное эхо вторило ему в какой-то удивительно стройной последовательности. В иные утра в радостно величавый крик журавлей вплетали свой тоскливый плач гагары. Тогда музыка утреннего гимна обретала зловещую окраску. Степан очень боялся, как бы и теперь гагары не испортили песню, и облегченно вздохнул, когда в воздухе растаял последний звук журавлиных криков: слава богу, пока вся природа действует с ним заодно! Еще бы рыбешку, и тогда можно благодарить судьбу...

Рывок был резок и упруг. Леса выскользнула из ненадежных стариковских зубов, но быстрые пальцы бывалого рыбака на лету подхватили ее.

— Есть? — вздрогнул Михаил.

Захолонуло на миг и вдруг забилось, затрепетало сердце Степана.

— Погоди... Полегче греби, полегче!..

Двадцатисаженная капроновая леса не подавалась и пружинила, но это не зацеп!

— Дай назад, — очень тихо, одними губами сказал старик.

Михаил резко затормозил.

— Ладно. Держи так. — А в голове вереница мыслей: леса выдержит, но якорек слабоват, лодка перегружена, плыть к берегу — проволоку перемелет, с блесной уйдет, а блесна самолучшая, подвести к лодке и веслом?.. Сумеет ли Мишка?..

Рука приняла серию резких толчков. Выплевывает! Степан туже натянул лесу, зримо представляя, как щука открывает пасть и встряхивает головой, чтобы освободиться от крючка. Он стал медленно выбирать дорожку.

— Зацеп? — нетерпеливо спросил Михаил.

— Щука. Двадцать пять фунтов.

— Шутишь?!

— Ну, может, двадцать четыре.

Михаил ошалело уставился на старика, а Наталья перекрестилась: она-то знала, как редко ошибается Степан! И что такое щука на двадцать пять фунтов ей тоже было хорошо известно. Она беспомощно огляделась.

— Может, на Бабью Ногу тащить? Туда, кажись, ближе всего, — сказала она.

Степан молчал и осторожно, пядь за пядью вытягивал тугую лесу. Он готов был в любой миг отдать ее обратно, если щука рванет в сторону, но отдать ровно столько, сколько нужно, чтобы леса не ослабла и натяжение ее осталось неизменным.

Но щука шла ровно и в глуби — топляком. Если она не отвернет и до самой лодки пойдет так, ее вряд ли удастся взять: рывок под лодку в таких случаях бывает настолько внезапным, что смягчить его и в то же время не дать слабины оказывается почти невозможным.

— Приходилось на воде рыбу веслом колотить? — спросил Степан.

— Нет. А что, неужели вправду большая? — все еще не верил Михаил.

Старик не ответил. Его чуткие и цепкие пальцы продолжали свое дело. И они, эти пальцы, вдруг ощутили, что леса стала пружинить сильней. Значит, щука пошла на круг? Дай-ко, господи!.. Леса чуть заметно поползла вправо. Наталья, загипнотизированно следившая за нею, тоже увидела это легкое перемещение.

— Похоже, на круг? — прошептала она.

Степан кивнул.

Только тут Михаил заметил, что лодка медленно разворачивается кормой. Кровь ударила в лицо: значит, действительно рыба крупная! Но как взять ее в этот верткий челнок, чем помочь старику?

— Убери весла. На дно, — тихо подсказал Степан, будто уловил мысль Михаила, а сам все так же напряженно смотрел на полупрозрачную струну лесы.

Весла были убраны, а лодка продолжала вращение по кривой, кормой вперед. Ощущать это движение было чуть жутковато — оно казалось каким-то противоестественным.

— Устанет скоро. Экую прорву воды жилкой режет! Наверх должна выйти.

— Много ли еще лески-то? — спросила Наталья.

— Десять сажен... Кверху пошла, кверху!..

Угол между поверхностью воды и лесой становился все острее и острее.

И вдруг Степана осенило. Он быстро глянул на Михаила и коротко распорядился:

— Изготовь ружье. Глухариной дробью. Посередке. Чтобы леску не зацепить.

Ружье лежало в ногах незаряженным. Дрожащей рукой Михаил вытащил из кармана два патрона с нулевкой. Щелкнул замок. В носу лодки вскочил Туйко. Долбленка закачалась.

— Уйми собаку.

— Место!..

Пес покорно лег и недоуменно смотрел то на хозяина, то туда, куда был устремлен взгляд Михаила.