Анатолий Петухов - Люди суземья

Под окнами прошел Василий Кирикович.

— Лешой понеси-то! — выругался Митрий. — И выпить не успели в спокое...

Савельевич отодвинул от себя стакан, нахохлился.

— Принеси-ка удочки, отец! — бросил Василий Кирикович с порога.

— Счас! — Савельевич поднялся и, придерживаясь руками за стену, побрел на сарай.

— Ты, Васька, кажись, помоложе, — сказал Митрий. — Мог бы и сам удочки-то принести.

— Ничего, ничего, я тоже шибко! — Савельевич быстрее заперебирал ногами, но в дверях не рассчитал движений, споткнулся о порог и упал.

Василий Кирикович не успел сообразить, что произошло; а Митрий уже помогал старику подняться. Савельевич ушиб плечо и тихо постанывал.

— Иди в избу и сиди! — говорил Митрий. — Принесет сам, если надо.

Савельевич запротестовал было, но Митрий провел его по горнице, усадил к столу.

— Ты, Дмитрий Софронович, брось спаивать моего отца! — сдерживая негодование, сказал Василий Кирикович.

— Да что ты, Васенька? — испугался Савельевич. — Не пьяной я, нисколько не пьяной! Еще и не выпили...

— Вижу. Где удочки?

— Дак на сарае. В правом-то углу. Али не видел?

— Ты бы, Васька, не удочки — топор искал, — сухо произнес Митрий. — Хоть бы крыльцо наладил.

— Что ты лезешь не в свое дело?! — вспыхнул Василий Кирикович. — Хочешь меня с отцом поссорить?

— Не лезу, а стыдно глядеть, вот что!

Вошла Акулина. В руках ее была ржавая жестяная банка.

— Вот, Васенька, накопала, сколь могла, — и протянула банку сыну.

Он метнул на мать раздраженный взгляд.

— К черту! Ничего не надо. Завтра же мы уедем отсюда. Жить здесь невозможно!

— Да что ты, Васенька, бог с тобой, — всполошилась Акулина. — Али что неладно?

— Все ладно! — Василий Кирикович вышел, хлопнув дверью.

Акулина в полной растерянности смотрела то на мужа, то на Митрия.

— Дак вы хоть скажите, чего тут вышло-то?

— Я, Матвеевна, виноватой, — признался Митрий. — Сказал Ваське, чтобы он не удить сряжался, а хоть крыльцо починил.

— Дак почто же ты эдакое сказал-то!.. — всплеснула руками старуха. — Ведь обиделся!.. Даром и крыльцо, пускай бы удил.

— Лешой пособил мне прийти, — покачал головой Митрий, потом вдруг взял со стола стакан с водкой, выпил одним глотком, вытер губы тыльной стороной ладони, встал. — Ладно. Вы уж меня не обессудьте, дурака. Ногой больше через порог не ступлю, пока Васька здесь. Пускай ростит свое брюхо!

— Ты хоть на нас-то не сердися!.. — Акулина заплакала. — Ведь охота, чтобы по-хорошему, ладом все было...

— На вас мне чего сердиться? И так обиженные!.. — Митрий махнул рукой и вышел.

К болоту, на котором росла морошка, вела с трудом приметная тропинка. Она тянулась по беломошным гривам и сырым тенистым распадкам с пахучей зеленью бородатых елей и прямоствольных высоких берез. Колька и Люська тотчас занялись поисками грибов. Перекликаясь между собой, они шныряли по лесу то справа, то слева от тропы, загадывали, кто первым найдет белый гриб или груздь, хвалились друг перед другом находками.

— Катька, а ты чего не ищешь? — крикнул Колька старшей сестре. — Небось, жаренину дак есть будешь.

— Я думаю, ты и на мою долю насобираешь, — отшутилась Катя. Она шла по тропе, прислушиваясь к голосам позади себя. Точнее, она слышала только голос Петьки, который рассказывал Герману вычитанную в летописи древнюю легенду о первых жителях Ким-ярь.

По тому, как увлеченно рассказывал брат, она предполагала, что Герман слушает с интересом, и это немножко задевало ее: самой ей было не до легенды, а Германа, видно, не очень огорчила вчерашняя размолвка — поздоровался, как ни в чем не бывало, а теперь сказку слушает.

В действительности же старинная легенда ничуть не трогала Германа. Пользуясь тем, что Петр шел сзади и не мог видеть его лица, он изредка мычал что-то вроде «угу» или «ага», а сам не сводил глаз с Кати. Еще возле дома Маркеловых, когда Катя вслед за Колькой и Люськой появилась на крыльце, он понял, что она не в настроении: лицо серьезное, будто даже немножко грустное. Правда, в ответ на приветствие она чуть улыбнулась и на какой-то миг заглянула ему в глаза, но это было лишь мгновенное посветление. Она не проронила ни слова и вот теперь шла по тропинке, ни разу не обернувшись, равнодушная и безразличная.

Рассеянно слушая Петра, Герман думал, что сказать Кате, как завести разговор, если представится удобный случай. Было бы проще, если бы он в чем-то провинился перед нею, но он не находил за собой никакой вины. Дружил с Розалией? Но разве это была дружба? К тому же и Катя, наверно, тоже с кем-то дружила. Да и мало ли что было раньше! Важно не прошлое — настоящее, важно то, что он встретил ее, что ни о ком и ни о чем, кроме нее, уже не может думать.

Перед болотом на тропу вышли Колька и Люська. Грибов они набрали на удивление много — по полному целлофановому мешочку. Чтобы не таскать их с собой, они оставили эти мешочки прямо на дорожке и наперегонки побежали к болоту.

Это было очень большое болото. Оно простиралось далеко, до синеющего горизонта, но, как говорил Петр, морошка росла только на одном его кусочке вокруг маленького озерка с темной, как чай, водой.

Может быть, потому, что с трех сторон здесь высокой стеной поднимался лес и уголок этот надежно был защишен от холодных северных и восточных ветров, морошки тут было в изобилии. Крупная, сочная, она янтарной россыпью желтела на кочках под корявыми столетним сосенками-заморышами, которые из-за скудности болотной почвы никогда не вырастут в могучие высокоствольные деревья.

Петр, конечно, сразу разделся, чтобы поплавать в озерке, а Колька, Люська и Катя с ходу принялись собирать ягоды: так уж у них было заведено — сначала наполнить туески, положить их на приметном месте, а потом лакомиться ягодами, сколько хочется. Герман же вдруг обнаружил, что не взял с собой никакой посуды, и почувствовал себя столь же нелепо, как рыбак, позабывший снасти дома. Взгляд его невольно остановился на берестяном Катином туеске — туесок емкий, литров на десять, не меньше. И счастливая мысль пришла Герману в голову. Он набрал горсть крупных ягод, подошел к Кате и молча высыпал морошку в ее берестяное ведерко.

— Разве у тебя ничего нет? — Катя подняла на Германа свои удивительно чистые глаза.

— Представь себе — ничего. Я буду тебе помогать.

— Ну зачем же! — она сунула руку в карман платья и вытащила полиэтиленовый мешочек. — Возьми. Литров шесть войдет.

Он хотел прикоснуться к ее милой руке, но было страшно — вдруг она отдернет руку?

— Катя, ты меня... прости, — чуть слышно сказал он.

— За что? — рука ее невольно опустилась, а черные брови удивленно приподнялись.

— Не знаю... Что вчера так получилось.