Анатолий Петухов - Люди суземья

— Глупости!.. — она улыбнулась. — Это у меня такой дрянной характер. Ни в чем не разобралась и...

— Значит, не обижаешься?

— Нет. И не надо об этом... Мешочек-то возьмешь?

— Я лучше тебе буду помогать, — пробормотал повеселевший Герман.

— Вот смешной! Наберешь себе, а потом и помогай, — и она протянула ему руку с аккуратно свернутым мешочком.

Он нежно взял ее за запястье и быстро заговорил:

— Я всю ночь думал о тебе. Я боялся, что ты обиделась, но ты же спрашивала...

— Катька, чего стоишь, собирай! — издалека крикнул Колька.

Герман, не договорив, отдернул руку. Катя засмеялась.

— Видишь, я из-за тебя замечание от бригадира получила!

— Вот ты не веришь мне, но ты и сама не знаешь, какая ты хорошая!

— Хватит. Вон и Петька идет. — Катя положила мешочек на кочку и отошла.

Герман закурил. Сердце гулко билось. Она не обиделась, она та же, такая же, какой была раньше, значит, все будет хорошо!..

Чтобы как-нибудь случайно не оборвать эту нить, которая вновь незримо протянулась между ними, Герман решил не привлекать на себя внимание Кольки и Люськи, не приближаться к Кате, не надоедать ей. Довольно и того, что он имеет возможность со стороны любоваться ею, зная, что в душе ее нет на него обиды и, может быть, она тоже думает о нем.

Морошку Катя брала с тихой радостью, брала красиво, проворно и ловко. Быстро мелькали ее загорелые, обнаженные до плеч легкие руки, белело платье с треугольничком сиреневой косынки на плечах, толстая каштановая коса, свисающая до земли, тихо колыхалась.

Эта коса, путаясь под руками, очень мешала, но лишь сама Катя знала, почему не уложила ее кольцами на голове и не спрятала под косынку. Она чувствовала на себе взгляды Германа, и ей было приятно, что размолвка, собственно даже и не размолвка, а неожиданное отдаление — уже в прошлом.

«Ты и сама не знаешь, какая ты хорошая!..» — звучал в ушах его голос, звучал так нежно и взволнованно, что само сердце прислушивалось к нему.

На болоте Герману так больше и не удалось поговорить с Катей. Сначала он сам медлил, не проявлял решительности, а потом то ли случайно, то ли по тайному умыслу Колька и Люська, собирая ягоды, все время увивались вокруг старшей сестры. Лишь на обратном пути, уже перед деревней, когда Колька и Люська побежали на пастбище — понесли отцу берестяную коробочку морошки, а Петр, оставив на тропе тяжелый кошель с ягодами, пошел смотреть какой-то малинник, Катя и Герман на несколько минут вдруг оказались вдвоем.

— Ты вечером свободна? — спросил он, взяв ее за руку.

— У меня стирка. Дела хватит допоздна.

— А если отложить на завтра?

— Завтра я поеду в Саргу.

— В Саргу? Зачем? Если надо, могут съездить Михаил или Петр.

— Мишка же в Сарь-ярь уехал. И у Петьки свои дела.

— Ну уж не знаю!.. Я думал, что сенокос кончился, так у тебя будет свободное время, а получается наоборот...

На лице Германа было такое огорчение, что Катя почувствовала: она не может больше мучить этого парня, да и самой ей разве не хочется побродить с ним вечерком хотя бы часок?

— Знаешь что, — сказала она, подумав, — если я не поздно освобожусь... В общем, я постараюсь освободиться пораньше... Ты приходи к нашим березам. Ладно? Я увижу тебя и выйду.

— Честно? — он смотрел ей в глаза.

— Конечно! — улыбнулась Катя. — Зачем же я буду обманывать?..

Из лесу на тропинку вышел Петр.

— Через недельку вызреет, — сказал он. — Но не особо много. Я ожидал больше.

— Лето сухое стояло, потому, — отозвалась Катя.

Стычка с Митрием Маркеловым настолько испортила настроение Василию Кириковичу, что о рыбалке не хотелось и думать. Но он все-таки взял удочку и пошел на озеро из принципа: пусть старик Маркелов убедится, что его слова — ничего не значащий звук. Он убрел по берегу подальше и там, возле крохотного, почти пересохшего ручья расположился под ивовым кустом.

Когда-то он умел забрасывать удочку энергичным коротким взмахом, по-рыбацки — с руки. Попробовал — не получилось, поплавок плюхнулся в воду у самых ног. Попытался еще раз — то же самое. Тогда он взял удилище обеими руками и, сильно размахнувшись, хотел закинуть насадку через голову. Но крючок зацепился за куст, и тонкая леса лопнула. Василий Кирикович в сердцах швырнул удилище в траву.

Если бы месяц назад кто-нибудь сказал ему, что он не сможет справиться с таким простым делом, Василий Кирикович почувствовал бы себя оскорбленным до глубины души. Впечатления детства, когда он без труда ловко закидывал удочку в оконца между листьями кувшинок, были настолько свежи в памяти, что казалось, то было не сорок с лишним лет назад, а вчера.

Василий Кирикович вдруг почувствовал себя уставшим и ослабевшим, будто эти сорок лет разом свалились на его плечи. Он расстелил под кустом пиджак и лег.

— Нет, все это глупо, — произнес он вслух. — Совсем не нужно было сюда приезжать... Ничего хорошего из этой поездки не получилось. Одни неприятности...

И ему нестерпимо захотелось домой, в уют городской квартиры.

...Не дождавшись сына к обеду, бабка Акулина и Савельевич совсем расстроились.

— Ты бы сходила на берег да позвала его. Ведь без корки хлеба ушел, — сказал старик, пряча от жены виноватый взгляд.

— Пока обида не сойдет, и звать нечего. Туда буде чего отнести?..

— И правда, отнеси! — обрадовался Савельевич находчивости жены. — Хоть молока бутылку да кусок рыбника.

Акулина достала из сундука ветхий, но чистый ситцевый платок, сложила в него три вареных яйца, половинку горячего рыбника да бутылку пареного молока, завязала все это в узелок и, не мешкая, вышла из избы. Но в сенях столкнулась с Германом.

— Слава те господи, хоть ты пришел! — воскликнула она и увидела в руках внука прозрачный мешючек, наполненный ягодами. — А морошки-то, морошки-то сколь припер! Да где ты ее эстолько набрал-то? Вот ведь батьки-то нету... Свеженькой бы морошки в охотку поел.

— Куда же он подевался?

— Удит где-то. С утра еще ушел. Вот поись ему собралася нести...

— Была нужда — ходить за ним! Как за маленьким... — и Герман прошел в избу.

Глаза бабки вдруг вспыхнули надеждой. Она юркнула в дверь следом за внуком, схватила его за рукав.

— Слышь-ко, Германушко! Батько-то утрось шибко расстроился — дедко Митрий его расстроил — и ладит он завтрия уезжать...

— Без меня он никуда не уедет. А я, может, еще целый месяц буду здесь жить.

— Ой, как хорошо-то! — обрадовалась старуха. — Спасибо тебе, внучек! А то мы с дедком совсем загоревали. Ты батьке-то скажи, что Митрий больше не будет ему мешать... Дак я пойду. А ты ешь, все тут, на столе... Погоди-ко! Можно, я Василью стакашек морошки положу?

— Бери хоть два. Только не надо ему ничего носить. Просто смешно!..