Иван Евсеенко - До конца жизни

Поругав сам себя, что зря перевел пятнадцать копеек, Матвей пошел к средним рядам, которые двумя полукругами располагались в центре зала.

Вот где было на что поглядеть и что купить! Высокими песчаными горами высились на прилавках красный и черный перец, зазывно манили к себе сложенные ровненькими штабелями яблоки, апельсины и еще какие-то южные диковинные фрукты, которых Матвей до этого никогда не видел; тут же стояли целые ящики грецких орехов, чернослива, сушеных груш; а еще много всякой всячины обнаружил он на этих прилавках: длинные губчатые мочалки, какие-то коренья и цветочные семена, мандарины и даже широкие табачные листья.

А народ нет-нет да и подходит то к одним весам, то к другим и заказывает кто килограмм-второй яблок, кто чернослива, а кто и этой самой хурмы. Денежные, должно быть, здесь все-таки живут люди!

На третьем этаже Матвей побыл от силы минут десять. С правой стороны там располагались крохотные промтоварные ларьки. Матвей глядеть их не стал. Не время сейчас заниматься всякими юбками-кофтами. Центральных, самых шумных рядов на третьем этаже вовсе не было, и Матвей сразу проскочил на правую сторону, просторную и светлую. Торговали там цветами, Вот уж что непонятно было Матвею, так непонятно! Ну ладно, торгует человек яблоками, луком или проклятыми этими орехами! Так все-таки польза от них! А тут — цветы! И цена-то какая! Два цветочка — пятерка! Да Матвей, если бы захотел, мог бы привезти этих цветов хоть целый вагон. Летом, конечно, не теперь. Где их среди зимы в черта достанешь?!

От обиды и досады Матвей выматерился, быстренько спустился в подвал, отыскал свое место и, немного с тревогою поглядывая на мешки, принялся опять развязывать самый первый, еще из дому помеченный крестиком. Лук в нем был крепкий, отборный, головка в головку. Матвей положил на алюминиевую порядком измятую тарелку килограмм и стал ждать, что будет дальше.

Ждать пришлось недолго.

Тут же возле Матвея образовалась кучка людей человек в пять и наперебой стала спрашивать о цене. Матвей на минуту задумался, вспомнил бабку, торговавшую где-то совсем неподалеку луком-сеянкой, и объявил:

— Полтора рубля.

И пошла у Матвея торговля. За какие-то полчаса мешка как и не было. Заказывали сразу по три, а то и по четыре килограмма. Матвей взвешивал без обмана, с «походом», так, чтобы тарелка с луком маленько перетягивала тарелку с гирями. Иногда, правда, Матвею приходилось немного хитрить. Не всякий раз оказывалась у него мелочь для сдачи. Тогда Матвей добавлял на тарелку полкилограммовую гирьку и, подмигнув покупателю, спрашивал: «Ну так чтоб для ровного счета?» От этого дополнительного полкилограмма почти никто не отказывался. Да и чего отказываться! Семьдесят пять копеек не деньги, а лишняя луковица среди зимы никогда не помешает. Да еще здесь, на Севере!

Набирая из мешка лук, прикидывая в уме насчет денег, Матвей краешком глаза видел, что очередь возле его прилавка все растет и растет. Он тихонько радовался этому и даже стал подумывать о том, что если так пойдет и дальше, то дня за два от его лука и следа не останется. И вдруг словно что-то кольнуло в сердце Матвея. Что же он делает?! Что делает?! А?! Раз в две минуты возле него образовалась такая очередь, и народ берет лук сразу по три-четыре килограмма, то, значит, что-то здесь не так, значит, спускает Матвей свой лучок за бесценок да еще и радуется. Это надо ж додуматься на старости дет на бабку какую-то доходную равняться, на лук ее перемерзший! Да его по десять копеек продавать и то стыдно! А у Матвея лук — не то что есть, в руках подержать одно наслаждение, пятерку можно заплатить!

Матвея от этих мыслей аж в пот бросило. Он как (наклонился над мешком, так и застыл, не зная, что делать дальше. Очередь сразу зашумела, стала подгонять его, торопить. И тут Матвей сообразил:

— Сейчас, граждане! Сейчас! В одно местечко только сбегаю.

Очередь понимающе ухмыльнулась и отпустила его, Матвей наскоро завязал мешок, сгреб в карман лежавшую на прилавке мелочь и кинулся на выход к небольшому полуподвальчику, на дверях которого были нарисованы две фигуры: женщина с сумкой и мужчина со шляпой в руках. Матвей нырнул в левую дверь, куда надлежало заходить мужчинам, закрылся в отдельной кабине, пересчитал деньги, все до последней копейки, и окончательно расстроился. Почти три десятки уплыли из его рук. И, главное, по дурости уплыли, по легкомыслию. Ведь это же любому-всякому ясно: раз нет на базаре товару, так, значит, должна быть на него особая, высокая цена. Матвей так и эдак перебирал в руках деньги, рассовывая их по карманам, корил себя в душе на чем свет стоит и даже не заметил, что прокопошился в кабинке намного дольше, чем полагалось бы. Кто-то не выдержал и постучал в железную дверцу:

— Ты чего там, папаша?

— Ничего! — огрызнулся Матвей, но из кабинки все-таки вышел.

Минут пять-десять он постоял в закуточке неподалеку от морковного ряда, наблюдая, что делается возле его лука. Очереди там уже почти не было. Толкалось, правда, несколько человек, но Матвей сразу понял, что люди это случайные, посторонние, ничего не знающие ни о прежней очереди, ни о прежней цене. Он повеселел, подошел к своим мешкам, опять разложил на прилавке мелочь и, когда первый покупатель поинтересовался насчет луку, ответил спокойно и твердо:

— Два рубля нынче.

И снова началось что-то невообразимое. Матвей едва успевал разогнуть спину, чтоб сосчитать деньги, как очередной покупатель уже торопил его, заказывал вес. Для ловкости Матвей даже снял полушубок и остался в одной только заячьей безрукавке. Набирая лук прямо тарелкой, Матвей вначале радовался, что торговля идет так бойко и весело, и даже те тридцать рублей, что проторговал он по своему недомыслию, потихоньку начали забываться. Он уже прикидывал, сколько выручит денег и как лучше с ними обернуться: то ли строить Таньке новый дом самому, то ли, может, купить его сразу готовым. Вон Коля Досик в город собрался переезжать, четыре с половиною просит. И дом ничего, под железом, и огород в низинке…

Но вскоре, поглядывая из-за прилавка на длинную очередь, Матвей опять заволновался, опять полезли ему в душу разные мысли и сомнения. Коль народ валом валит, то, должно быть, не два рубля цена его луку. И даже не о выручке думалось Матвею, а о том, какой же он все-таки недотепа. Такой лук по рублю головка продавать надо! А по полтора или по два рубля он мог его и у себя дома весною продать. Ведь такого луку по всей деревне ни у кого не уродилось! И нечего было с ним тащиться черт знает куда, за тридевять земель!

Матвей оглянулся по сторонам и опять хотел было сделать ту же самую манипуляцию с полуподвальчиком, как вдруг сзади его объявился Санька. Перешагнув через пустые мешки, он подошел поближе и поинтересовался: